Несколько месяцев в тюремной больничке: операция, нагноение, повторная операция, авитаминоз, незаживающая рана, флегмона брюшной полости, снова операция. В результате – обезображенный живот, превратившийся в сплошной фиолетово-красный рубец и изъеденный гноящимися свищами, отправка в общую камеру на шестьдесят человек. Драка с заточками, проникающее ранение в мой многострадальный живот, и вновь больничка… Теперь я умирал от сепсиса.
И вот, в новогоднюю ночь, между учащающимися провалами в горячечное забытье я позвал Дасможа и попросил почти невозможного, нет, не подарить мне жизнь: «Дай мне свободу через три года, я отлежусь, подлечусь и буду человеком». Я назвал точную дату, она кое-что значила для меня…
Александр надолго умолк. Слушатели терпеливо ждали продолжения, пока один из них не встал и не произнес требовательно:
– Ты призван быть равным нам, Саша, и если ты не принимаешь правду своей жизни, значит, ты не готов. Решай или уходи.
Этого оказалось достаточно, чтобы рассказчик продолжил. Он даже не изменил позы, словно команда «замри» сменилась другой – «отомри»:
– …Это была дата первого убийства в бандитский период моего грехопадения. Пусть он и был негодяем, как и я, не важно. Но я собственноручно лишил его жизни.
Мне захотелось привязать момент выхода на свободу именно к этой дате – дате отнятия мною чьей-то жизни. После заключительной фразы: «Я верю тебе Дасмож, я помню о тебе всегда, да сбудется мое желание!», как и полагалось, я должен был забыть свою просьбу, но не сделал этого…
На сей раз я почти не верил в чудо. Но день в день оно случилось. Приказ Верховного Совета РСФСР о помиловании был подписан именно за этой датой. Да, прошение о помиловании я подал загодя, как и было заведено среди зеков, но шансы были так малы, а сроки рассмотрения прошения настолько нереальны, что, когда пришла бумага с приказом, в недоумении были и зеки, и администрация колонии…
Александр остановился у одного из зеркал, прислонился к нему плечом и принялся рассматривать свое отражение. Его осанка и лицо выражали внутреннюю силу, спокойствие, достоинство и мудрость. Только в глазах таился слабый отблеск неуверенного пламени свечи, что выдавало глубоко запрятанную боль, тоску и одиночество. От Комнаты невозможно что-либо скрыть.
– И как же ты искупил свою вину? – задала вопрос девушка по имени Ирина.