Нет. Так не может быть. Тут же
волшебство, маги и нелюди всякие. Вы даже волосы за пять минут
зельем наращиваете, грудь увеличиваете, цвет глаз и волос меняете.
Не может так быть! Не должно! Я ведь сюда к вам попала, значит это
возможно!
«Мне очень жаль».
Я всхлипнула. Так нечестно! Почему
меня вырвали вот так и не могут дать возможность сообщить о себе
хоть что-то папочке?! Так нечестно! Это плохая сказка! Это
неправильная сказка, боженька! Нечестно…
«По ком ты сейчас плачешь? Можешь,
мне рассказать?» – участливо глядя мне в глаза, спросил форкош.
Придираться к нему, тыкать в то, что
он зверь и не поймёт, я не стала, просто мысленно протянула: «Мой
папа…».
«Я понимаю», – пронеслась чужая мысль
в моей голове. «Не напрягайся, стараясь мне объяснить. Просто
вспомни…».
Я так и сделала, даже не потому, что
он мне сказал, просто это шло из души. Мой папа, мой самый
замечательный, самый лучший папа. Я вспомнила всё. Его такие
большие некрасивые, расписанные синюшными наколками руки, которые
при этом были так добры. Его колыбельные на ночь, спетые грубым
жутко фальшивым голосом, но так искренне, так нежно. Его тяжёлое
дыхание, когда он ещё по первости, когда мы жили все вместе в доме
бабушки, после смерти мамы, бежал вместе со мной через всю деревню
в ветхое здание медпункта к старой медсестре, когда подумал, что я
проглотила стекло вместе с вареньем. Вспомнила, как он прижимал
меня к себе, когда вернулся, обещая, что больше никогда не оставит.
И как я впервые готовила для него, стараясь показать, как
повзрослела. И как он меня ругал за выбеленные волосы смесью
гидроперита и аммиака.
Из памяти выныривали всё новые и
новые картинки, и я уже не могла остановиться, не задумываясь,
видит ли их вместе со мной Воу. Только почувствовав, как этот
здоровенный клыкастый зверюга понимающе ткнулся в моё плечо широким
лбом, позволяя себя обнять, я осознала, что он видел и понял. Так я
впервые за всё наше с ним знакомство без страха прижалась к его
пахнущей хвоей и, почему-то, дымом, шкуре, чтобы расплакаться.
Успокоилась я не сразу, и, конечно,
легче мне не стало. Одно дело убеждать себя, что нужно жить дальше,
раз уж нельзя вернуться, и совсем другое, когда наверняка знаешь,
что так в самом деле.
Но плакать хватит! Ещё вдруг
привыкну. Нечего тут хлюптеть перед всеми подряд, а то так дойду и
до того, что скоро разревусь на пышной груди русалицы. Вот это
будет номер. Она наверняка офигеет. Ещё снесёт мне своим визгом
черепушку. Нет, уж, теперь только Халк и никто больше. Назначаю его
своей подушкой для слёз. А, может, и с ним не нужно. Он не
слишком-то хорош в успокоении. Форкош вот, похоже, куда
понятливей.