Мы, конечно, учителю ничего не рассказывали. Просто образованный человек, наверное, сам что-то своими мозгами почувствовал.
– Образованный – это хорошо, – сказал Председатель таким голосом, что стало ясно: образованный – это плохо.
Все замолчали. Только чтобы смягчить ситуацию, я поднял чашку за Председателя и его успехи в жизни. Водка уже не была такой колючей и вошла в живот аккуратно, как лимонад.
Потом я сказал, наверное, очень громко:
– Председатель, там во дворе Иван Никитич, бывший ударник труда, на скамейке сидит. Может, я его схожу-позову? Всё-таки уважаемый человек, чтó он там просто так пылится… И когда водку видит – анекдот рассказывает, всем сразу приятно…
– Нет, – отвечал Председатель, брызгая дыней. – Слышать о нем не хочу. На всю жизнь он мне настроение испортил! Сколько я ему добра делал! Даже дома мне говорили: не делай ему столько добра, меньше делай… Знаешь, Абдулла, что я им ответил? «Буду делать». А что я за это «буду делать» от него взамен получил? Критические замечания. Ты мне честно, как на бывшем партсобрании, скажи: разве это – добро? Если ты вместо хлеба своей семье критические замечания приносить будешь, это – добро? Нет, он сам себя обидел!
Когда Председатель выпьет, в нем целый театр просыпается. Стоит, руками машет, и такой огонь из глаз, что сейчас нос начнет обугливаться.
Для истины скажу, что никакого добра он Ивану Никитичу не делал. Но такое у Председателя творческое мышление. Если не пакостит человеку, не отнимает у него ничего – значит, добро делает.
А вот насчет критики – тут я согласен. Неприятно взрослому мужчине, когда на него с критикой лезут. Это как будто, извините, с тебя штаны снимают и школьной указкой в разные щекотливые места тыкают. А вокруг – цыканье языков, ха-ха и барабаны позора.
Вот… Слышали? В голове шум начинается… Раскаянье, раскаянье! Больше водку в рот не впущу, а то такое сейчас расскажу… Язык свой надо под контролем держать, как ядерное оружие.
Под влиянием водки у меня в груди распускались черные цветы… Джинны, то есть инстинкты, превратили мои кровеносные сосуды в духовые инструменты и выдували из них траурные слизистые звуки…
Я вдруг увидел кабинет как бы чужими, надетыми по ошибке глазами.
Он стал большим, как площадь. Доска с нардами взлетела и огромной деревянной бабочкой стала биться в окно.