Вдохновлённый же мощной поддержкой Аркаши, Павел продолжил обличения с развития самокритичной реплики о. Валентина:
– Да, деспотизм, сен-симония, добавлю к ним ещё продажность, лицемерие!
– Увы, так было, так есть, и так будет, ибо слаб человек духом и телом. И я слаб, каюсь. Ударь меня за это хошь по этой щеке, хошь по этой. Не хочешь? Тогда я сам это сделаю, – и о. Валентин, морщась, выдрал волосок из своей бородищи, которая в иных условиях вполне могла бы быть сочтена ваххабитской.
Аркаша даже заёрзал от удовольствия.
– Но, как нас учили классики, история движется поступательно, и неумолимый её ход рано или поздно приведёт к тому, что они, церковники, устыдятся своих безобразий, покаются все как один, отшлёпают себя по щекам, – предсказал он, мысленно подхихикивая, – и больше не будут лгать, непотировать, сен-симонировать, деспотировать, продаваться и лицемерить – если захотят сохраниться как класс.
– Верно, – спокойно подтвердил о. Валентин, – кому есть в чём каяться – тот раскается, а кто-то даже и вовсе больше не будет.
– Нет, погоди! – вскричал Павел. – Покаянием не отделаетесь: прикрываясь именем придуманного вами бога, вы создали себе кормушку для потакания своим порокам!
– Брось, Павлуша, травить себе душу, давай лучше отдадим должное хоть одному пороку – выпьем, пока хозяин любезно нас угощает, – с улыбкою светлой предложил о. Валентин; он знал, конечно, об ожидающем их угощении и был не прочь перейти к этой фазе кэтча.
Ему, привычному к почти ежедневной бомбардировке тучами стрел – разнокалиберных чужих грехов, которые отлетали от его широкого тела и его широкой души уже преломлёнными, преображёнными в грядущие добродетели, все эти косноязычные и суетливые обличения Павла были нестрашны и неинтересны. Бой он поддерживал лишь из уважения к Аркаше и уже давно оставил надежды спасти когда-либо коммунистову душу.
– Нет, погоди! – снова вскричал Павел. – Уж больно ты спокоен, насвинячил и спокоен – ты спокоен, потому что сыт, потому что прикормлен властями!
– Я спокоен, потому что я прав, – с достоинством ответствовал о. Валентин, – а ты, сын мой, кипятишься, потому что боишься фактов. Да, мы прикормлены властью, но не от любой власти мы брали этот корм. Власть антихриста мы проклинали, мы боролись с ней, и мы приблизили её бесславный конец.