– Теперь ты, – тихо сказала она. – Возьми мою кровь откуда хочешь.
Ганга полоснула акульим зубом по её животу чуть выше волосистой части лобка и провела по образовавшейся трещинке языком.
– Повторяй за мной, – страшным шёпотом из окровавленных губ произнесла Виталия. – Клянусь всегда быть готовой…
– Клянусь всегда быть готовой… – звонко повторила Ганга.
– К служению делу витализма, – жутким шёпотом продолжила Виталия.
– К служению делу витализма, – звонко повторила Ганга.
– И если я нарушу эту мою клятву… – зловещим шёпотом продолжила Виталия.
– И если я нарушу эту мою клятву… – звонким шёпотом повторила Ганга.
– То пусть мои товарищи по делу поступят со мной так же, как поступают с клопом-кровопийцей, – ужасным шёпотом закончила Виталия.
Звонким шёпотом Ганга повторила её ужасные слова.
– Скажи, и много нас, виталистов? – спросила Ганга уже обычным почти голосом.
– Сегодня стало ровно вдвое больше, чем было вчера, – улыбнулась Виталия.
– Это значит, что завтра нас станет ещё вдвое больше, – улыбнулась Ганга.
– Хочешь, мы назовём наше движение витализм-гангизм? Или даже гангизм-витализм? – со светлой улыбкой спросила Виталия.
– Не хочу, витализм звучит мелодичней, – со светлой улыбкой отвечала Ганга.
– Иди ко мне, ведь теперь мы – как сёстры, – робко улыбнулась Виталия, откидываясь на подушки.
– Теперь мы больше, чем сёстры, – призывно улыбнулась Ганга.
– Больше, чем супруги, – прошептала Виталия, встречая упругость её тела упругостью своего тела.
– Больше, чем любовницы, – прошептала Ганга, закрывая глаза.
Ночь перед революцией. Мы лежим вдесятером кто на чём – я, например, практически на полу – в однокомнатной Витюшиной квартирке – самые сливки, самые пенки, головка революции, будущий кабинет министров – самый старый (умудрённый жизнью) и самый политически грамотный в мире.
Тяжёлые мысли одолевают моих товарищей: они догадываются, что завтрашний день для многих из них станет последним.