Когда Павлик возвращается из школы, все уже готово. Бабушка празднично шуршит саржевой юбкой, на ее тощей груди красуется крупная брошь – последнее, что осталось с тех времен, когда она была женой фабриканта. Комната светится чистотой. Скатерть на столе – как невеста. Окна блестят. Слоники на комоде сияют. Рюмки в буфете дрожат от нетерпения – ждут, когда в них отразится свет бабушкиной субботней свечи. Дрожит и Павлик – тоже от нетерпения. И вот он наступает, этот долгожданный торжественный момент. Бабушка кладет на край стола субботнюю халу – маленькую, серую, один Бог знает, где она берет муку каждую пятницу. Хала накрывается углом белоснежной крахмальной скатерти, свеча в подсвечнике уже зажжена, и бабушка, подержав над ее пламенем ладони лодочкой, закрывает ими лицо и начинает шептать субботнюю молитву.
«Ура!» – мысленно произносит Павлик. Молитва длится недолго, надо успеть. Мгновение смотрит он на бабушку, и что-то коротко шевелится в его в груди, у самого горла – совесть, а может, голод? Одно движение – и хала у него в руках
…Когда бабушка заканчивает молиться и отнимает руки от лица, внук сидит перед нею с набитым ртом, в руке держит последний, на один глоток кусочек еще не остывшей серой булки и бесстрашно, чтоб не сказать нагло смотрит прямо ей в глаза: все, уже наступила суббота, бури не будет аж до послезавтра.
Суббота тянется долго и мирно. Бабушка сидит над своим молитвенником, дед – «отъявленный безбожник, теперь понятно, в кого внук уродился» – продолжает набивать свои гильзы, Павлик до школы успевает сбегать к немцам на развалины, отдает им папиросы и получает – нет, не в обмен, а просто как угощение, по дружбе, восхитительную черную горбушку, посыпанную крупной серой солью…
А в воскресенье наступает возмездие.
– Мамзер! Гонев! Пивоньер! Ойцеспшедавца! – вытаскивает она пыльное словцо из своего далекого польского детства. – Фашистский кормилец!
– Буржуина! Богомолка! Я Сталину напишу!
Писать Сталину не пришлось. Написали соседи. И написали правду. Действительно, какие-то дальние Бродские прислали из Америки посылку – баночку с каким-то жиром («Некошерный» – покрутила носом бабушка и отдала жир соседям, они-то и написали), коробочку с солеными орешками, пакет мацы – его бабушка бережно спрятала в буфет и заперла на ключ, – и еще какие-то одежки, довольно поношенные. Этого хватило, чтобы маму выгнали с работы – завод-то номерной. Из квартиры, правда, не выселили – все-таки вдова солдата.