Двадцать четвертое декабря – день, когда тысячи католиков собираются за большим обеденным столом в кругу своей семьи, накрывают на стол традиции в виде индейки, сладкого картофеля и гигантского рождественского пудинга. По улицам через открытые форточки кухни разносится аромат имбирного печенья, минуя пустые магазины, путаясь в бесконечных нитях цветных фонариков.
Но и православный Таймун в этот день не лишен праздника. По крайней мере, семья Муссон с самого утра не сидит без дела. Я фарширую утку, аккуратно заполняя ее нутро яблоками с клюквой, мама возится со своим фирменным лимонным пирогом, Селена усердно натирает серебро. И даже Кристина сегодня с нами: она сидит рядом с радио, которое постоянно скачет с одной волны на другую, отчего она нервно бросает картофельные очистки в ведро, после чего аккуратно разрезает картофелину на четыре части и плюхает их в воду. Порой она кажется счастливой – в особую секунду, которую я успеваю растянуть, чтобы увидеть в этой девушке со впалыми скулами и синим ореолом глаз свою сестренку, чей взгляд еще не поражен вирусом паранойи.
Рождество и бабушкин день рождения слились воедино под взгляды недовольных соседей, каждый год с презрением подглядывающих сквозь полупрозрачные тюли на окнах своих домов. Наблюдающих, как Муссоны собираются вместе, тревожа их невзрачные жизни под сопровождение джазовой пластинки.
Сегодня бабушке семьдесят четыре года, двадцать из которых она встретила в доме своего сына. Хрупкая старушка с длинными седыми волосами, густота которых по наследству передалась мне, а потом уже и Селене. Одета она была в бархатное платье цвета баклажана, в руках держала маленькую сумочку, поверхность которой полностью покрывали жемчужные камни. Войдя в комнату, она передала сумочку мне, и я успела заметить ее маникюр – красный лак, небрежно затекший на кутикулу.
Я восхищалась бабулей. Даже в свои годы она, как могла, старалась держать планку, не позволяя себе появиться на людях в неухоженном виде. Причем, где угодно: в кругу семьи, в больничных палатах, в которых последнее время она и обосновалась, или же в таком неприметном городишке как Таймун. Она всегда была «при параде».
– Оливия, плесни бабушке джина. Я слишком долго добиралась в это захолустье. – Она уселась на кресло и, как полагается старому человеку, скинула с себя туфли. И бормоча себе под нос, чтобы поторопились, стала наблюдать за тем, как стол постепенно наполняется едой. – Я могу помереть в следующую минуту и так и не отведаю эту прекрасную утку.