Залетный ветер плоть мою похитил
и сорок дней по пустошам таскал,
но, грянув оземь, я узнала Питер
в открывшемся мне зеркале зеркал.
В меня глядели львы его и птицы,
нетварным светом тлели купола,
впивалась в окровавленные ситцы
его Адмиралтейская игла.
Неделя сна впадала в отходные,
и – будто кто рассыпал карамель! —
ночных огней цветные позывные
вели челны улиссовы на мель.
Трепал мой ветер радуги напраслин,
мостил асфальт трофейным янтарем,
купал мой дух в густом фонарном масле
и пахнул солью, морем, сентябрем.
А я лежала, жадная до тверди,
и улыбалась бреду моему,
что за одно дыхание до смерти
явился вновь распятому уму.
В бреду я пела с теми, с кем хотела,
и не был лишним мой цыганский альт…
Но теплый воск безветренного тела
безвольно тек на стонущий асфальт.
И Питер, покривив гранит в усмешке,
склонился над окалиной моей,
и я, во тьме приметившая вешки,
брела назад на зов его цирцей.
Но больше голос мой в ключах альтовых
и в верхних «соль», случись когда достать,
не путая святыни и альковы,
не рвался ввысь и не срывался вспять.
Из цикла «Питеромания», 2016