– Р-р-р-р…. Андр-р-р-юша…. Андрю-рю-рю….
Так и пошло – Андрю-рю-рю, до самой взрослости.
Как-то он занимался очень серьёзным делом, решал пр-ример-ры. Брови сосредоточенно нахмурены, сам посапывает, поблёкшие веснушки на носу подпрыгивают, и со Златой не разговаривает. Она смотрела на него, не отрываясь, а потом сказала так доверительно, с придыханием:
– Жинюся с тобой.
– Чтой-то удумала? – вскинулась Бабаня, оторвавшись от вязания новеньких тёплых следочков для внучки. – Нельзя вам жениться, по крови родные вы.
Злата сумрачно глянула на бабку, а Андрюша обернулся и сказал весомо:
– Чай, не чужие.
Мол, плевали мы на ваши предрассудки и родственные крови, путь у нас один – жениться и всё тут! Злата сразу и успокоилась.
К концу следующего лета, когда папа забирал её в Москву, до истерики дошло. Орала, вопила как резаная:
– Не поеду!.. Нет! Нет! Не пое-еду-у-у!
Ни Бабанины, ни отцовы увещевания, что не навсегда прощаетесь, не помогали. Хоть ты тресни – в Златкиной детской жизни Андрюша был центром мироздания, её альфой и омегой. Размазывала по мордашке нарёванные реки, подвывала, скулила, забившись на полати. Сквозь икоту продавливала:
– Андр-рюша, Андрю-рю-рю….
Пока он же хмурый, потухший не присел рядышком. С осторожностью погладил по плечику, мягко прикоснулся к огненной макушке.
– Не плачь, Рыжуха. Я приеду в твою Москву, приеду. И ты приедешь, Бабаня сказала.
Взметнулась, бросилась ему на шею, сковала ручками и зашептала в ухо:
– Честно-пречестно?.. Правда-преправда?
– Да.
– А потом жини-ица.
– Да-а.
В Москву Злата вернулась с папой и бабой Раей. Тётеньку эту знала, жила через два дома от Бабани. Перед отъездом из деревни она часто заглядывала к ним вечерком, почаёвничать по-соседски, всё пыталась поговорить со Златой, но той некогда было лясы точить. Забот у них с Андрюшей по горло.
Большая четырёхкомнатная квартира на Удальцова встретила пустотой и гнетущим неуютом. Мир изменился, Злата почувствовала это всем своим маленьким существом. Притихшая, бродила по комнатам, с трудом пытаясь что-то осознать. Не получалось и боль расставания с Андрюшей ещё не утихла. Всё чужое, печальное, ни играть, ни бегать не хочется. Она долго стояла возле массивной лакированной стенки в зале и смотрела на фотокарточки с чёрными полосками. Папа подошёл, обнял большущими руками и спросил: