Куда лучше, чтобы он думал, будто это я. Он привык, что я устраиваю всякие нелепости.
– И почему я не удивлен? – отозвался папаша, оборачиваясь ко мне.
Те самые ледышки были у него в руках.
Он улыбался.
Хороший знак, не сомневайтесь.
Тут он рассмеялся и говорит:
– Ладно, Кэмерон, ты не против, если я съем твою порцию, а?
– Конечно, не против.
В такой ситуации всегда ответишь: «Конечно, не против», – поскольку быстро смекаешь, что вопрос на самом-то деле стоит так: «Я съем твой пивной лед или потом отыграюсь на тебе сто раз?» Понятно, лучше не шутить с огнем.
Ледышки были розданы, мы тихонько улыбнулись друг другу, сначала с Октавией, потом – с Рубом.
Руб протянул мне свой лед.
– Куснешь?
Но я отказался.
Я вышел за дверь под отцово:
– А что, вкусно.
Вот гад.
– Ну и где ты шатался? – спросил меня Руб потом в комнате, после ухода Октавии. Мы лежали на кроватях, переговаривались от стены к стене.
– Так, прогулялся.
– В сторону Глиба?
Я поглядел на него.
– В каком смысле?
– В таком смысле, – Руб вздохнул, – что мы с Октавией раз пошли за тобой, просто из любопытства, и видели, как ты стоял напротив какого-то дома и пялился в окошко. А ты типа одинокий чертила, а?
Тут секунды скрутились жгутом, и я расслышал где-то далеко машины, почти беззвучный рев. Дальний. Безучастный к Камерону и Рубену Волфам, обсуждающим, какого черта я торчу под окнами девчонки, которая на меня чихать хотела.
Я сглотнул, вздохнул и ответил брату.
– Ага, – сказал я, – наверное, так.
Больше сказать мне было нечего. Нечем отговориться. Потом был хрупкий миг выжидания, правды и волнения, потом трещина – и я закончил:
– Это та Стефани.
– Та сучка, – фыркнул Руб.
– Знаю, но…
– Я знаю, – перебил меня Руб, – неважно, пусть она сказала, что ее от тебя тошнит, или назвала недотепой: ты чувствуешь то, что чувствуешь.
Чувствуешь то, что чувствуешь.
Это была одна из самых истинных истин, которые Руб когда-либо изрекал, и нашу комнату вскоре заволокло молчанием.
С соседского двора донесся собачий лай. Это лаял Пушок, козявка-шпиц, к которому мы лелеяли неприязнь, но все равно выгуливали несколько раз в неделю.
– Кажись, Пушок немного расстроен, – заметил Руб через некоторое время.
– Ага. – И я тихонько посмеялся.
Типа одинокий чертила. Типа одинокий чертила…
Реплика Руба отдавалась во мне, пока его голос не стал, словно молот.