– Плохо, Олег. Ты можешь прийти?
– Что случилось?
– Не по телефону. Так можешь?
– Когда?
– Прямо сейчас.
Неожиданно Илья отключился. Я пытался перезвонить, но номер не отвечал. Адрес Маренкова я помнил плохо, был у него всего лишь раз. Вопреки ожиданиям, дом нашел сразу, вспомнил, что друг в тот раз радостно говорил, что всегда мечтал о третьем этаже и с гордостью показывал балкон, уставленный цветами. Я перепутал лишь подъезд. Пришлось объяснять открывшей старушке, что я ничего не продаю и не проверяю счетчики, а просто ошибся. В подъезде приятеля меня встретила черная кошка и, потершись о ногу, взяла на себя роль проводника. Она остановилась точно у квартиры Ильи и выжидательно смотрела, так что на кнопку звонка я жал под ее пристальным взглядом.
Илья, распахнув дверь, что-то буркнул, а потом увидел кошку. Я никогда не замечал за ним такой нервозности, Маренков побледнел, стал жадно вдыхать открытым ртом, мне показалось, что он теряет сознание.
– Илья, что? – спросил я, захлопнув дверь. Кошка по-хозяйски проскочила внутрь.
– Кошка… или кот…
– Твоя кошка? Что испугался-то?
– Это та самая…
– Ничего не понимаю, пойдем, попьем чайку, ты все мне объяснишь, – я направился в кухню, благо ее и искать не пришлось, в крошечных квартирах все открыто от порога.
– Чай? Чай? – Илья будто пытался вспомнить, что означает это слово.
– Чай. Надеюсь, у тебя найдется пакетик, и он не будет многоразовым? – я все еще пытался шутить, вспоминая наши бородатые остроты.
– Пакетик?
Усадив Маренкова на стул, принялся изучать содержимое кухонного шкафчика. Нашелся и чай, и какие-то конфеты.
– Пей, – поставил я чашку перед Ильей. Тот послушно отпил и закашлялся. – А теперь рассказывай.
– Что?
– Все. Ты же не просто так позвал меня? Что случилось?
– Я сошел с ума.
Илья
Зачем я его позвал, подался минутной слабости? Чем он поможет? Это только в детстве он мог решить любую проблему или почти любую. Олег появился в их общем доме в восемь лет, его сдала бабушка, пообещав забрать через полгода. Вера в то, что он здесь ненадолго, помогла пережить самые трудные, первые, дни. Я с интересом расспрашивал соседа по комнате о бабушке, о жизни в городе. Мои представления о мире за серым забором складывались из наблюдений во время экскурсий, рассказы Олега я слушал с жадностью. Меня интересовало все: машины, техника, дома, впечатления о поездках в поезде. Новичок возбужденно рассказывал, и однажды наши ночные разговоры услышала Птица, так мы за глаза называли Синицину Ольгу Борисовну, ночную воспитательницу. Не было в интернате человека, которого боялись бы сильнее. Даже директриса пугала меньше, ее почти не замечали, а вот Птица… Она приходила только по ночам, подолгу пила чай в комнате воспитателей. А потом устраивала обход. После рейда в коридоре появлялся строй полураздетых, босых детей, перебирающих ногами на ледяном полу. Иногда стояли до утра, садиться и просто прислоняться к стенке запрещалось. Но страшнее свинцовой усталости был стыд, когда мимо в туалет пробегали мальчишки и девчонки. В ту ночь она услышала громкий шепот Олега. Когда его выводила в коридор, я принялся громко кричать. Так мы оказались вдвоем у стены позора. Позже Птица притащила упирающуюся, всхлипывающую Люську. Одна косичка расплелась, а вторая торчала, словно свалявшийся хвост дворняги Полкашки.