Тетя просияла.
– Правда? Ну надо же, хоть какая-то польза от старости! А его кто-нибудь навещает?
– Нет. Видимо, сирота он. По-моему, он как-то обмолвился, что мать жива… Но никто не приходит.
Тетя Моника нерешительно вытащила из кармана конверт.
– Зачислите это, пожалуйста, на счет Юнсу. И ты, офицер Ли, сделай милость, не будь к нему слишком строг… Надзиратели существуют, чтобы исправлять, а не для того, чтобы поскорее отправить на тот свет… И ты, и я – все мы грешники, кто среди людей найдется без греха?
Офицер Ли лишь молча принял конверт.
На обратном пути тетя Моника наотрез отказалась от моего предложения подвезти ее до монастыря. И что только заставляет ее таскаться по этой холодрыге с пересадками на метро и автобусе?.. Наверно, дурацкая упертость, характерная для нас обеих.
– А что за преступление он совершил? – спросила я от нечего делать, пока мы стояли под светофором на перекрестке. Тетя, видимо, была погружена в свои мысли и не ответила. – А наручники специально надели? Из-за нашего визита?
– Нет, он всегда в них.
У меня опять екнуло сердце. И если колода на шее Чхунхян[8] демонстрировала всю глубину ее горя, трагизм ситуации и ее благородство, а также подчеркивала развитие сюжета от жуткой несправедливости к торжеству правды (в дальнейшем ей, конечно, предстоит встреча с Ли Монрёном[9]), то кандалы Юнсу сейчас, на пороге XXI века, меня шокировали.
– Что, даже когда спит?
– Да… Поэтому для смертников поспать с вытянутыми руками – предел мечтаний… Иногда некоторые неловким движением во сне повреждают себе запястья…
После вынесения смертного приговора, бывает, по два – три года так мучаются и умирают…
– А как едят?
– Палочками не могут, поэтому прямо из миски; если же сидят с сокамерниками, то те могут перемешать им всё с рисом, и тогда кое-как ложкой съедят… Юнсу, оказывается, пятнадцать суток в карцере был, а там и тени человека не увидишь. Руки скручены за спиной, поэтому им приходится есть по-собачьи. Так и говорят – «собачий корм»… Сейчас, похоже, все еще прийти в себя не может. Бывает, узники даже в туалет по-нормальному сходить не могут, и тогда всё в штаны… и так две недели кряду…
Я невольно вздохнула. Хотелось воскликнуть: «Неужели по-другому нельзя?!» Но я удержалась. Незнание – это одно, а знать, да еще и видеть все это – совершенно другое. На душе стало как-то гадко, словно я одной ногой оказалась на пороге места, где не хотела находиться…