— Надеюсь, выпил немного? Тогда подъем, нам баул с трофеями
разбирать, а потом еще оружие чистить.
— Нет, Миш, почти и не пил. Эта, — напарник кивает на
стоящую перед ним наполовину пустую кружку, — вторая. Так,
отхлебывал помаленьку, чтоб глотка не пересохла.
— Ну и правильно, — одобряюще киваю я. — Посидел,
выпил, с народом пообщался — дело хорошее. А теперь работать пора.
Пошли.
Уже почти у дверей моей комнаты Толя вдруг спрашивает.
— Миш, а может, сначала оружие почистим?
— Нет, стволы пусть еще пару-тройку часиков в соляре
«пооткисают». А то мы их не отскребем. А что такое?
— Да так, — мямлит себе под нос Курсант.
Странно, что это у него рожа такая смущенная, будто у пацана,
который на краже бабушкиного варенья из буфета запалился? Возникает
стойкое ощущение, что ему очень хочется оттянуть момент
«потрошения» баула с добычей. С чего бы, интересно?
Вопрос разрешился сам собой, как только мы начали процесс
разбора и сортировки. Выглядит это следующим образом: я сижу прямо
на полу и гогочу, словно умалишенный, а пунцовый от смущения Толя
один за другим достает из недр подаренного Старосельцевым
«брезентового монстра» прихваченные им на бандитской заставе
трофеи. Появление некоторых из них вызывают у меня очередной взрыв
хохота, грозящего вскорости перерасти в полноценную истерику.
— Я с тебя дурею, напарник, — всхлипываю я, утирая
выступившие на лбу капельки пота. — И это меня в свое время
друзья хомяком называли! Да нет, дружище, хомяк — это ты, а я так —
погулять вышел. Вот скажи, это тебе зачем? Тебя что, Кузьма плохо
кормит?
— Да хрен его знает! — Толян в расстроенных чувствах
отшвыривает куда-то в угол небольшой холщовый мешок, из которого со
стуком на пол выкатываются два засохших до деревянной твердости
лаваша. — Башка от страха вообще не соображала. Оружие и
гранаты закидал, а потом сгребал, не глядя, все, что под руку
попадет.
— Оно и видно! — ухмыляюсь я, тыкая пальцем в груду
хлама на полу. Кроме полутора десятков ручных гранат, десятка
автоматных магазинов и вскрытого цинка с ВОГами рядом с изрядно
«отощавшим» баулом россыпью лежит всякий мусор: какие-то древние,
сточенные чуть не до огрызков складные ножи, коробочки и кисеты с
насваем и анашой, курительные трубки, еще какая-то мелочевка. Кроме
того — сразу три пяса*, грязных и засаленных настолько, что их,
наверное, жарить можно — два зеленых и один темно-бордовый, и даже
молитвенные четки с зелеными каменными костяшками и черно-зеленой
кисточкой.