– Ну что ты наделал? – спрашиваю я, разглядывая чёрное пятно на потолке. – Чуть добычу не упустили. Ай-ай-ай.
Пристыженный Пингвин опускает голову, но я вижу по его хитрым глазам – нет, не раскаивается, в следующий раз опять без спросу притопает. Это он за меня переживает. Ему почему-то кажется, что я обязательно промахнусь и стану обедом для одного из тех. Из глубины которые.
Какой же из меня обед? Правильно – невкусный. Жилистый. Но Пингвина не разубедишь.
Я аккуратно вырезаю из остатков щупальца электрическую железу. Стоит только неосторожно её сжать, как из кольчатой трубки на конце ударит молния. Бережно опускаю железу в трёхлитровую банку с соляным раствором – пойду теперь наверх заряжать аккумуляторы. Хочется же ещё Бетховена слушать. Да и новости узнать не помешает. Вот и охочусь. На некоторых.
– Ешь, – кидаю я Пингвину всё, что осталось.
Пингвин хватает мясо прямо на лету и тут же проглатывает, громко чавкая зубастым клювом.
– Эх ты, плод моего воображения, – говорю я Пингвину, дружески хлопая его по плечу, – вкусно, небось? Да, это тебе не бычки в томате. Ладно, пошли радио слушать.
– И-и-и! – соглашается Пингвин, осматривая пол – вдруг где-то затерялся вкусный кусочек.
Я закидываю Бенелли за спину, беру под мышку старый магнитофон, сую в руки Пингвина банку, и мы выходим на лестничную площадку. Пингвин, переваливаясь с ноги на ногу, впереди. Я – сзади.
Стены покрыты потоками сырости. Плесень расползлась по штукатурке витиеватыми узорами – радостью психоаналитика. Был у нас такой тип при лаборатории. Вызовет тебя в кабинет, откроет журнал и спрашивает: «На что, Серёжа Павлович, это похоже? А это? Вот сюда посмотрите». А там – кляксы разные, которые обязательно что-то напоминать должны. Ну да, напоминали, прямо как эти разводы на стенах. Вон тот, например, на зубастую пасть похож…
– Стой, Пингвин! – кричу я. – Я ж про Бледную Пакость из-за тебя забыл!
Возвращаюсь обратно в квартиру и сердито ищу, что бы такого отдать на этот раз. Взгляд падает на подписку старых литературных журналов за две тысячи двенадцатый год. С одной стороны – жалко. А с другой – что делать?
– Посторонись, – говорю, – Сусанин ты лапчатый, а не Пингвин.
Пингвин тяжело вздыхает.
Размахиваюсь и запускаю журналы в сторону лестницы. Связывающая их тонкая бечёвка рвётся, и журналы, шелестя листами, опускаются на лестницу шестого, сползают по ступенькам, шлёпаются в воду пятого.