– Ты поведешь!
– Нужно надеть скафандры.
– Успеется!
– Мы нарушаем правила безопасности.
– Вот именно, Сокол! Мы нарушаем правила безопасности. – Войдя в
машину, Анна закрыла за собой шлюз-дверь, почему-то почувствовав
себя от этого спокойнее. – И мы продолжим их нарушать!
Иван на это только неопределенно повел плечами, включая
зажигание и заводя мотор.
Когда они отъехали километров на десять, Сокол включил
радио-плеер.
– Они нас уже заметили, – тихо сказал он, ища вручную нужную ему
радиостанцию.
– Тогда гони!
– Если я увеличу скорость…
– Увеличь!
Она ткнула ему в затылок дулом пистолета.
– Хорошо, – вздохнул Сокол. И увеличил скорость с пятнадцати
километров в час до тридцати пяти.
– Еще.
Иван молча выполнил указание. Теперь они ехали со скоростью в
шестьдесят километров в час. Поднимая тучу бурой пыли за собой.
Иван нашел радиостанцию. Ожили динамики:
…И кружилась Она в белом платье,
На песке оставляя След…
И кружилась Она на закате,
Собирая в ладонях свет.
Иван хотел уже снова приняться за поиск радиостанции, но Анна
его остановила.
– Оставь! – сказала она.
Бились волны о берег, и пена
Щекотала ей пальцы ног,
Словно тыкался самозабвенно
В ноги мокрый от волн щенок.
Вдалеке невозможно певуче,
Превращая себя в елей,
Лились скрипы ночных уключин –
У невидимых кораблей.
Гитара мешалась с флейтой и голосом, приятным мужским баритоном.
Замолкала, чтобы снова зазвучать с новой силой.
– Вот почему на Земле поют о космосе, звездах и далеких
планетах, а в колониях – на Луне и Марсе – о Земле?
Анна не ответила, она слушала. Ведь это пел Николай. Ее Николай.
Тот, кого она бросила на произвол судьбы. Его и еще двоих детей.
Тех, которые были не ее. И ее.
Все ее следы пребывания в колонии должны были уничтожить. Всю ее
ненастоящую семью – ликвидировать. Возможно, быстро и
безболезненно, возможно – нет. Наверное, и здесь не обошлось бы без
несчастных случаев, их так любил Матиас.
Багровел край закатного неба,
Моря вышних и чистых вод,
И Селена в накидке из крепа
Шла по этому морю, вброд…
Берег пуст был, как был он в начале,
В первозданной своей поре,
Лишь фигурка Её у причала,
На высокой стене-скале,
Говорила, что было на пляже
Не обманом усталых глаз…
Перемазались дети в гуаши,
Рисовали для взрослых нас.
– Разворачивай! – выдохнула она, боясь передумать.
– Не понял? – повернул голову к ней техник.