– Господи, да ведь он того. Обклался, сердешный, – первым догадался Палыч и зычно загоготал: – Во, дает америка. Многое повидал, но чтобы такое…
– Вы бы лучше показали, где у вас тут вода, – неожиданно обиделся за адмирала переводчик, человеку помыться требуется, белье сменить.
– Может, мне самому его обиходить?, – вскинулся Палыч, – дипломатничаешь тут, а ты погляди, как он стены и крышу изрешетил! Видно, палил куда придется, как мишек в окошко узрел. А с печуркой что сотворил? Напрочь трубу срезал, охотничек хренов. Твой американец трусом и балбесом оказался.
– Ладно, чего там, – успокоившись, уже миролюбиво закончил
Палыч, – я на вашего флотоводца не в обиде, гость как-никак. Это ему не по своим национальным паркам шастать, где дорожки асфальтированы, на каждом шагу биосартиры, и зверье конфетками закормлено. Здесь, братцы мои, дичь настоящая, природная. А ручей, коли интересуетесь, позади избы течет, шагах в десяти…
Американец как-будто понял, о чем они говорят, вдруг замотал головой, еще крепче прижал винчестер к груди и торопливо залопотал по своему.
– Чего это он? – удивился Палыч.
– Боится выходить наружу, – стыдливо потупился переводчик, – воды просит сюда принести, а потом желает назад, в деревню ехать.
– Наохотился уже, значит, – разочарованно вздохнул Палыч, – вечная морока с этими иноср… то есть, я хотел сказать, иностранцами. Сидели бы себе в небоскребах, так нет, на экзотику тянет, словно мух на дерьмо. Передай своему американцу, пускай смело идет мыться, я его сам охранять буду. Со мной точно в штаны не накладет…
«Как пить дать, заколют, – смятенно похрюкивал Борька, норовя в свинарнике затесаться промеж соплеменников, – и не кого – нибудь, а именно меня».
Борька настороженно посматривал из – под белесых поросячьих бровей на грядущих душегубцев: своего хозяина – кормильца Василия и соседа дядю Павла. Нарочито не глядя в сторону свинарника, мужики вострили на завалинке ножи, источая вокруг себя ядреный свежак самогонного перегара. Переговариваясь вполголоса, они не раз упоминали Борькину кличку. Этого было достаточно, чтобы зашедшееся у боровка сердце дробно отдалось в копытца.
Борька и сам не помнил, с какого момента стал разбирать человеческую речь. А только однажды случайно подслушал, как Василий вразумлял дочку Риту: