Петрович обиделся.
– Ты меня своей тачкой не кори, понял? Если бы не я, то неизвестно, был бы ты вообще жив. Понял? Свои чернозадые тебя безо всякого рэкета б кончили, понял?
– Я – чернозадый? Да ты на себя посмотри! Морда эфиопская! – Саид начал заводиться вполне серьезно.
Тут до меня наконец дошло, что это – тот самый Саид, который ради своего спасения отдал Петровичу серебристый кадиллак! Значит, это он охраняет теперь дерзайцевских кошек! И еще я понял, что этот спор о цвете кожи – старый, и будет значительно лучше, если я сейчас Петровича быстренько отсюда уведу.
– Давай, Петрович, поехали, а то вон времени-то сколько. – Я стал подталкивать его к выходу.
Даже усаживаясь в машину, Петрович не унимался и все выплескивал свои соображения по национально-расовой проблеме.
– Есть хочешь? – наконец сказал он, заведя мотор, – на, вот, Тамаркиных бутербродов пожуй… Ну, что, тронулись?
– Эй, стойте! Кошка за вами бежит! – раздался с крыльца дома голос Саида.
Мы остановились, Петрович открыл дверцу, и наша Кошка с ее довольным «мя» запрыгнула мне на колени. Я предложил ей кусочек колбаски, она вежливо полизала, а потом попыталась зарыть его у меня же на коленях, и, произнеся:
– Ффуу-мя! – перебралась на заднее сидение.
И мы, наконец, двинулись в Мышеславль.
Белая ночь, наконец, кончилась, и ненадолго наступила самая настоящая, но более неподходящего времени она не могла изобрести. В полной темноте мы подъехали к пристани парома. Он был на той стороне, и, судя по всему, возвращаться до утра не собирался.
– Пойду за лодкой, – сказал Петрович.
– Куда?
– Есть тут, понял, один знакомый. А ты стой у машины, никуда не уходи, а то опять потеряешься. Куда среди ночи едем, сами не знаем…
Я хотел было возразить, что поехал искать кошачий рай по его же собственной рекомендации, и теперь тоже не по своей воле увязался с ним в этот Мышеславль, но Петрович уже скрылся в темноте.
Где-то, скучая, залаяла собака, а я стоял, облокотившись на машину, и слушал звуки ночной реки. Есть, конечно, в этом что-то романтическое – стоять вот так ночью у переправы с кошкой на руках и пытаться понять, какого лешего тебя сюда занесло, а где-то в московской квартире ждут, не дождутся чистая постель и ванная комната с турецким душем и китайским полотенцем.
От этих мыслей меня оторвали громкие всхлипывания, перешедшие затем, судя по всему, в ни к кому не обращенные высказывания: