Так что не ножи были удивительны, а поведение их владельцев. Оторопевшие местные, явно не ожидавшие подобного, замерли и стали нервно переглядываться, потеряв всякую инициативу. Окончательно выбил их из колеи Мелкий. Держа Валю за руку, он вдруг присел и взял в руки осколок кирпича. Выражение лица малыша давало однозначно понять: он бросит камень в любого, кто посмеет тронуться с места. Между тем Герман, верно оценив ситуацию и понимая, что она долго не может быть столь же благоприятной, приказал Вале, которая стояла лицом к озеру.
– К лодке! Идем! Не разрываясь! Идем!
И они пошли. В шесть ног, не расцепляясь и не сводя глаз с нападавших. Местные закричали, угрожая всеми возможными цензурными и нецензурными словами. Некоторые из них наигранно бросались вперед, но быстро возвращались на место – перед их носами замелькали ножи, а Мелкий бросил в сторону нападавших камень. Не попал, но сразу подобрал следующий. Так дети дошли до мостка, с которого они забрали меня в первый день. Герман прикрывал брата и сестру в одиночку взятым с каяка веслом, пока Валя не спустила каяк на воду, усадив в него Мелкого, и не села сама. После этого Герман под свист и улюлюканье толпы шагнул в лодку и оттолкнулся веслом от берега. Казалось бы, бегство. Но это была победа. На следующий день Герман и Валя – Мелкого они всеми правдами и неправдами оставили дома – вошли в школу под гробовое молчание местных, околачивающихся возле крыльца. Ни до, ни после они больше не пытались поставить «диких» на место.
Федя и Даня ничего не узнали. Их дети решали свои проблемы сами. Я как-то уже весной заикнулся об этой истории, но, поняв по выражению лица Вали, что невольно сдаю детей, остановился на полуслове. Зато родители знали о втором случае, и тут уже нечего было скрывать. Это был первый опорос Брюха.
Чистокровную иберийку, стоившую космических по сравнению с обычными матками денег, Федя готовил к родам с особой тщательностью. Всех предыдущих свиней он в грош не ставил перед этой, как он выражался по аналогии с «носителем языка», «носительницей хамона». Тем более что привезенный с нею хряк-соплеменник, исполнив свою функцию, вдруг под самый новый год приказал долго жить. То ли не выдержал лютых морозов (на улице было минус сорок, в сарае – около нуля), то ли подхватил какую инфекцию – бог весть. Так или иначе Брюхо осталась одна, и Федя ходил за ней почти вплоть до опороса как за дитем малым. Лишний раз не дышал, и чуть ли не пылинки сдувал с любимицы.