– Ну что, Глебушка, пусть наш друг Всеволод спешит на свидание, или «прорыв трубы», как это у него называется, а мы с тобой побеседуем о важном. Побеседуем?
Глеб улыбнулся проницательности Старика (всем ясно, какую трубу у Севки прорвало!) и кивнул, беря в руки кружку с чаем.
Они вышли из клиники, когда уже совсем стемнело, но и ветер стих, перестал хлестать мокрым снегом прячущихся под зонтами прохожих. Знобкий воздух был пропитан сыростью.
– Алексей Иванович, можно я вас провожу до дома? – спросил Глеб, засовывая руки в карманы куртки и поёживаясь от холода. Профессор жил за парком, совсем недалеко от клиники.
– Ну, провожать ты свою барышню будешь, друг мой. А мы с тобой просто прогуляемся до моего дома. Благо все дорожки в парке освещены. А потом зайдём к нам поужинаем.
– Что вы, Алексей Иванович, неудобно! – воскликнул Глеб, немного испугавшись предложения шефа. Ему просто хотелось продлить удовольствие от задушевной беседы со Стариком. А выходило, что напросился в гости, да ещё и на ужин.
– Что ж тут неудобного? Ты же живёшь один? Один. Мама тебе котлеты не жарит, пироги не печёт?
– Не печёт, – помотал головой Глеб, соглашаясь.
– Вот. А Катерина Васильевна наша печёт. Так что пойдём есть Катины пироги. И не возражай, Глеб, не спорь со старшими!
Глебу очень нравился тёплый, гостеприимный дом Леденёвых. Он готов был часами слушать интересные, весёлые, пересыпаемые шутками и остротами разговоры за общим столом, истории из клинической практики не только самого профессора, но и его супруги, тоже преподававшей в университете, только на терапевтической кафедре. За волшебную стряпню Катерины Васильевны вообще можно было продать душу. А запах книжной пыли и типографской краски в огромной профессорской библиотеке казался ему лучшим запахом в мире. Он мог бы прожить целый год, никуда не выходя из большой просторной комнаты от пола до четырёхметрового потолка заполненной старыми, зачитанными фолиантами, бережно хранимыми уже несколько поколений в этой замечательной семье. И предложение профессора было лестным, если бы не одно «но» – Зойка.
Глеб терпеть не мог эту вредную девицу. А та отвечала ему полной взаимностью и не упускала случая, чтобы не сказать какую-нибудь колкость. А язычок у неё был ох какой острый! Глеб никогда и сам не лез за словом в карман, но откровенно хамить дочери профессора, которого он любил и уважал, просто не мог. Глотая очередную издёвку, он думал про себя: «отвесить бы тебе, Зайка, хорошего подзатыльника, авось прикусила бы свой язычок!»