А вот с Зойкой после смерти матери стало совсем трудно. За чашкой чая после тяжелой операции профессор, как близкому другу, жаловался любимому ученику, что девочка совершенно отбилась от рук, ходит в каких-то нелепых одеждах, с вызывающим жутким макияжем, красит волосы то в синий, то в красный цвет, стала плохо учиться, а разговаривать с ней по-человечески совсем не получается.
– Представляешь, Глеб, – жаловался Алексей Иванович, устало откинувшись на спинку кресла в своём кабинете и прихлёбывая чай из стакана в легендарном подстаканнике, – мне на днях позвонила Зайкина учительница, попросила в школу зайти. А я к стыду своему даже адреса школы не знаю. Я же никогда этим не интересовался, некогда было. Маша и в школу её водила, когда Зоя была маленькой, и на всякие кружки, и к репетиторам. Они с Катей старались меня не обременять. А теперь девочка уже выросла, сама со всем справляется. Да вот только справляется не так, как надо. Я с трудом нашёл эту школу, пришёл к учительнице. И выяснилось, что Зоя часто уроки прогуливает, успеваемость резко упала. Я так расстроился! Даже давление подскочило… – вздохнул профессор. – Пытался с ней поговорить, убедить взяться за ум. Смотрю в её глаза, а там – стена, ни единого движения души не видно. О чём она думает? Что её тревожит, беспокоит? И ведь ясно, что тяжело переживает потерю самого близкого человека. Поговорила бы, поплакалась в жилетку родного отца, так ведь нет. Молчит, замкнулась в себе. Не знаю, что и делать, Глебушка…
– Хотите я с ней поговорю, – предложил Глеб совершенно искренне. – Она хоть меня и терпеть не может, но по возрасту я ей как старший брат. Вы меня, конечно, извините, Алексей Иванович, но иногда бывает полезно накостылять как следует, чтобы мозги на место встали. А вы с ней деликатничаете…
– Что ты, Глебушка, я никогда голос повысить на ребёнка не мог, не то, что руку поднять!
– А зря! Рявкнули бы пару раз, так может и руку поднимать не пришлось. Избалованная она у вас очень. Не привыкла ни о ком думать, кроме себя.
Старик сокрушённо вздохнул, кивая седой головой.
– Ты прав, Глеб, прав. Но ведь Зоя родилась, когда мне уже под пятьдесят было. Такой долгожданный подарок судьбы! Я так её люблю, что от одного взгляда на мою Заиньку сердце сладко сжимается. Не могу я её ругать, хоть убей, не могу.