– Я тебя ненавижу! – кричала Зойка, захлёбываясь слезами. – Это ты, ты во всём виноват! Ненавижу!..
Глеб, словно внезапно очнувшись и выйдя из странного оглушённого состояния, вдруг схватил Зойку в охапку и прижал к себе с такой силой, что она пискнула и забилась в его руках, как пойманная птаха.
– Тихо, маленькая, тихо, – шептал он в мягкую светловолосую макушку, ощущая, как вздрагивает, сотрясаясь в глухих рыданиях её маленькое хрупкое тело. И не было в тот момент для него существа ближе и роднее, чем эта ненавидящая всей душой его девочка, оставшаяся круглой сиротой в свои неполные семнадцать. И из гулких глубин памяти всплыло воспоминание: его первый день в интернате. Чужие незнакомые дети смотрят на него со всех сторон подозрительно и недоверчиво и не решаются подойти к чужаку. Чужие незнакомые взрослые смотрят холодно и строго. Для них важнее всего дисциплина и порядок. А он кожей, всем своим существом чувствует глухую неприязнь и отчуждение. Он один среди всех этих людей, совершенно один, словно пришелец с другой планеты.
За спиной тихонько скрипнула дверь. Глеб скосил глаза на появившуюся на пороге Катерину Васильевну, заплаканную, потрясённую, и продолжая прижимать к себе плачущую девочку, попросил:
– Можно воды?.. Мне.
Зойка перестала плакать и затихла, замолчала, но продолжала судорожно прижиматься к груди Глеба, вцепившись в его свитер так, точно оторваться от него означало для неё неминуемую смерть. Он осторожно гладил её по острым, хрупким плечикам и то носом, то щекой прижимался к её волосам, с каким-то странным чувством всепоглощающего родства вдыхая их нежный запах. Когда Катерина Васильевна принесла ему стакан воды и протянула в дрожащей руке, он вдруг понял, что эти две несчастные, потрясённые известием, оставшиеся одни на всём свете, женщины – его семья и он за них в ответе.
Организацию похорон взял на себя Университет. Глеб был потрясён тем, сколько людей пришло проститься с профессором Леденёвым. Бесконечная череда одетых в чёрное людей тянулась мимо заваленного цветами гроба в актовом зале главного корпуса. И на кладбище, невзирая на завывающую метель, десятки, если не сотни коллег, однокашников, учеников, студентов, пациентов, которым Старик спас жизнь, со скорбными лицами друг за другом бросали комья мёрзлой земли на заколоченную крышку гроба в могиле. И от этих жутких гулких ударов каждый раз судорожно сжималось сердце.