"Неужели только отрицательно можно быть справедливым?" – спрашивал он себя».
38
И уж, какой все-таки Лев Толстой был весьма и весьма уж донельзя недалекий (в качестве истинно великого мыслителя) довольно-то мелкотравчатый и ограниченный человек!
И недаром о нем сколь же прочувственно и без тени почтения уничижительно отзывается Марк Алданов в его последней книге «Самоубийство»:
«…Впрочем, я и к Толстому, которого ты боготворишь, отношусь довольно равнодушно. Читал недавно его письма. До того, как он "просветлел", кое-что было интересно, но с тех пор, как он стал ангелом добродетели, адская скука. А что он несет о науке! Уши вянут!»
Или вот он еще до чего только яркий пример жесткой критики социальных позиций Льва Толстого «Дневники» Михаила Пришвина.
«Так, оказывается, не прав Толстой, и я вижу ошибку его: он справедливость, которая расцвела в личности и происходит не от мира сего, переносит на массу чрева неоплодотворенного, на самую глину, из которой, по легенде, был сотворен человек, на ту материю, в которой нет сознания ни красоты, ни добра как вне мира сего существующих ценностей».
И тут ведь как-никак, а явно чувствуется восприятие некоторого рода мыслей великого прозаика, именно как мышления человека полностью вот именно что совсем уж нисколько так не от мира сего.
Поскольку Лев Толстой был и близко вовсе не в состоянии истинно же понять, что даже уж полностью двужильно впрягшись в плуг, дабы сделать буквально все, чтобы расстояние между помещиком и отсталым крестьянином никак не увеличивалось, он суровой силой протискивает в средневековую тьму самые явные элементы чисто завтрашнего обыденного счастья.
А между тем чему-либо подобному в самое ближайшее время вовсе ведь никак и не может быть предано того еще совершенно ни малейшего конкретного облика.
Да и вообще и близко оно никак не иначе, а все найденное новоявленной духовной сутью, разве что лишь самые отдельные абстрактные составляющие некоего иного мира человеческих стандартов.
А заодно, кстати, сколь еще яростно отрекался Лев Николаевич совсем не от хищнической, а прежде уж всего именно от той исключительно вот строго более чем общественно так вполне разумной психологии.
Вот еще один яркий отрывок из «Дневников» Михаила Пришвина.
«Спасения души в земледельческом труде, как проповедует Толстой, я не вижу: нельзя спасать дух посредством обработки капусты, как нельзя сделаться православным, переменив скоромную пищу на соленые огурцы. Но в это переходное время хорошо сделать орудием борьбы труд земледельческий, такой видимый для этих первобытных людей».