– Я тут сломал раскладушку, но ты не беспокойся, я ее утром зашью, суровой ниткой.
Но все это происходило еще при жизни Рипсик, теперь же, когда ее прах уже полтора года лежал на дне Канале Гранде[3], между мной и Учтивыми кое-что изменилось – ведь мы, что называется, «дружили семьями», и вдруг я своей лишился и чувствовал себя в их компании как бы немного сиротой. Рипсик обладала удивительным свойством цементировать человеческие отношения, а я – человек резкий, надменный, даже со склонностью к заносчивости, к тому же – рассеянный, и вот я забыл зимой поздравить жену профессора с днем рождения, а это было форменное свинство, особенно потому, что она в первый их после смерти Рипсик приезд убрала мою ванную, а какими атрибутами сие помещение заполнено, думаю, понятно без постмодернистских уточнений. Профессору, как я впоследствии сообразил, было дано строгое указание мне о памятной дате не напоминать – подождем, посмотрим, вспомнит ли сам – но я все не вспоминал и не вспоминал, и, наконец, через каких-то жалких полтора месяца (нет, чтобы молчать до следующего дня рождения!), Учтивый не выдержал. Я конечно, ужаснулся, я же помнил про ванную, что с того, что она снова испачкалась, и попытался откупиться французскими духами, оставшимися от Рипсик, но жена профессора моментально меня раскусила, хоть они и были запечатаны. И все же не моя рассеянность стала причиной того, что я сейчас на такси направлялся в гостиницу – Учтивая была отходчива и давно мне все простила, просто они жили на окраине, а я не любил общественный транспорт (да кто же его любит!), и даже жалел, что ни разу не пытался уговорить Рипсик раскошелиться, чтобы оказаться поближе к Невскому, хотя вряд ли бы она согласилась – мы же думали, что будем жить долго и экономили на всем, кроме поездок в Италию.
3
Раньше ночлег на время путешествий выбирала Рипсик, ей это доставляло удовольствие, у нее ведь в жизни никогда не было просторного дома, в Ереване она всю юность и еще долго после нее оставалась в родительской квартире, деля с Гаяне маленькую застекленную веранду, «выкроенную» из хозяйственного балкона. Вы можете себе представить двух русских (или эстонских) сестер, согласных в пору сексуальной активности обитать в таких условиях? Все, что в эту «кишку» поместилось – две узенькие кроватки, гардероб, книжный стеллаж и малюсенький стол, за которым я потом писал свою первую повесть. В Таллине нам тоже нечем было похвастаться, кроме разве дубового паркета – подвал есть подвал, вот и сидела Рипсик иногда часами за компьютером, подыскивая для нас квартиру в Риме или во Флоренции. Особенно «шиковать» ей, конечно, все равно не удавалось, мы были ограничены в средствах, но и в пределах допустимой цены встречались неплохие квартирки, а однажды мы с ней – и с Гаяне – в Риме попали в настоящий «музей барокко». На самом деле, мы забронировали другую квартиру, но та была занята, хозяйка ошиблась, не успев удалить данные с сайта, и, чтобы обошлось без законных претензий, предоставила нам другую, заметно дороже, но за ту же цену, роскошную, недалеко от Испанской лестницы. Когда мы вошли в прихожую, первое, что мы узрели – метровую бронзовую скульптуру Юдифь, с мечом в руке. Фарфора и бронзы оказалось в избытке, и не только на столе, от серебра ломились посудные шкафы, а всевозможными вазочками, флакончиками, розеточками был заставлен даже туалет, и Рипсик с Гаяне никак не могли взять в толк, зачем нужна серебряная мыльница. В последнюю ночь хозяйка пришла, тихо вошла в квартиру и проверила, не унесли ли мы что-нибудь – знаю, потому что мы оба с Рипсик проснулись, когда она, выходя, закрывала дверь.