Однажды мой аспирант пришел на встречу раньше назначенного времени. Ребенок проспал дольше обычного и не захотел есть в отведенное мной для этого время в Бэрроуз-Холл. Я пригласила аспиранта в кабинет. Поскольку раньше мы никогда не встречались, он представился с большими церемониями и продемонстрировал свое знакомство с моими работами и интеллектуальными вкусами. Возможно, в ответ на его почтительность я повела себя формальнее, чем обычно. Он осторожно начал рассказывать о том, что его интересует в социологии, и затронул вопрос о моем участии в комиссии на устном экзамене в аспирантуру. Его задачей было объяснить мне, что он хороший студент, заслуживающий доверия и не строптивый, но, по его мнению, академическое поле организовано не так, как ему хотелось бы, и он спросил у меня разрешения изучать собрание сочинений Карла Маркса в рамках социологии труда.
Пока мы беседовали, ребенок начал плакать. Я сунула малышу соску и продолжила слушать аспиранта с удвоенным вниманием.
Аспирант продолжал говорить. Ребенок выплюнул соску и завопил. Стараясь казаться непринужденной, я начала его кормить. В этот момент он выдал самый громкий, самый отчаянный вопль, какой я когда-либо слышала от этого маленького человечка.
Аспирант поменял позу и, пережидая этот небольшой кризис, изобразил на лице вежливую улыбку и начал слегка покашливать. Я извинилась и принялась ходить туда-сюда, укачивая ребенка. Помню, как я сказала: «Ни разу не брала его сюда на целый день. Это эксперимент».
«У меня своих двое, – ответил он, – только они живут в Швеции. Мы развелись, и я очень по ним скучаю». Мы обменялись сочувствующими взглядами, еще поговорили о наших семьях, и вскоре ребенок угомонился.
Месяц спустя, когда аспирант записался ко мне второй раз, он вошел в кабинет и церемонно сел. «Как мы говорили в прошлый раз, профессор Хокшилд…». Об эпизоде, оказавшемся для меня довольно травматичным, речи больше не шло. Как ни странно, я все еще была профессор Хокшилд. А он все еще был Джоном. Несмотря ни на что, отношения власти сохранялись.
Оглядываясь назад, я понимаю, что чувствовала себя тогда немного как персонаж из «Доктора Айболита и пиратов» – лошадь с двумя головами, которые видят и говорят разные вещи. «Толкай» чувствовал облегчение от того, что материнство не умалило мое профессиональное достоинство. Но «Тяни» удивлялся, почему в офисах малыши не были частью «нормальной» жизни. В конце концов, где дети моих коллег-мужчин?