Сейчас здесь не было слуг, и Госпожа сама неспешно наливала креплёное вино цвета венозной крови в высокий бокал. Возраст Иды было невозможно угадать. Точёное, как стилет, её тело обладало безупречной стройностью, подчёркнутой длинным облегающим платьем из пурпурного бархата. Вьющиеся густые и тяжелые волосы придавали ей образ Горгоны, а кожа была безупречна, как мрамор в руках гениального мастера. Каждое, самое незначительное движение, дышало великолепной грацией и очарованием. И только глаза на её безупречном лице говорили о том, что эта языческая богиня пришла в мир не ради красивых легенд. Цепкие, жестокие, цвета гноящейся раны, они притягивали своей нечистой угрозой и болезненной желтизной, подавляли волю, и лишали физических и духовных сил.
– С вашего позволения у меня ещё будет довольно времени для забавы с ним, – почтительно ответила Я-Ли своей Госпоже, – Ваша воля для меня прежде всего.
Ида одарила хозяйку полуулыбкой, и указала на одно из массивных кресел, веля располагаться для разговора. Сама она в обманчиво-расслабленной позе устроилась на огромном диване, обитом мягкой кожей. Многим в нездоровых фантазиях, и благодаря гнетущей атмосфере пентхауса, казалось, что она слишком напоминает человеческую, хоть и выкрашена в чёрный цвет.
– Обитатели нашего маленького мира не могли не заметить, что я разгневана. И они правы. Но гнев этот направлен не на моих любимых хозяек.
При этих словах двери снова распахнулись, и в покои вошли семь владычиц Гоморры, ведомые синеволосой нимфой с высокой и сочной грудью, видневшейся в манящем декольте терракотового латексного комбинезона. Долго и верно служили они своей повелительнице, и каждая, посвящая себя пылающему водовороту страстей лупанария, принимала новое имя, как и большинство обитателей Гоморры. Но, в отличии от рабов, жрецов и жриц, и гладиаторов арен развращенной обители, для хозяек эти имена были не красивой маской, а второй неотделимой сущностью. А для Я-Ли – единственной, ибо она отказалась от всякой жизни вне стен лупанария подобно самой Госпоже.
Повинуясь жесту горгоны, все они опустились в кресла, расположенные полукругом перед её диваном. Каждая из хозяек была непохожа на остальных, выделяясь собственным стилем от садистской строгости до притворной сладкой нежности и лживой невинности. И у каждой была собственная судьба, свившая жизненный путь от обывательского тепла до порога храма наслаждений.