Перед уходом Георгий Аполлинарьевич не мог отказать себе в удовольствии еще раз взглянуть на «Богородицу» – четырнадцатый век, школа Феофана Грека.
– Знаете, Андрей, я не перестаю удивляться тому, что из всех вещей, обнаруженных нами между упавших балок, камней, штукатурки – только она совершенно не пострадала. Может быть, верующим дано понять это, но не мне.
Профессор задумался на мгновение.
– Какое обаяние, наверное, исходило от Марии из Назарета, если родив внебрачного сына, она не утратила целомудрия во мнении людей тогда и через много веков, когда художник писал ее в далекой отсюда России.
– Отличная мысль! – отметил Владимир тихо, но так, чтобы профессор услышал.
– Да, – подмигнув, согласился Саша.
– Нужно бы это записать, – сказал Иван Тине и слегка ущипнул ее, чтобы она не засмеялась.
Лысина Георгия Аполлинарьевича, который по-детски любил комплименты, сияла под солнечными лучами, проникавшими сверху через огромную дыру – все, что осталось от высокого, в цветных витражах купола.
– Ну, на сегодня хватит, – профессор пропустил своих коллег вперед и стал закрывать тяжелую кованую дверь.
– У нас посетители! – объявил Андрей.
Действительно, двое любопытных осматривали рухнувшую стену церкви там, где ее обломки смешались с развалинами соседнего здания.
– Чем могу служить? – сухо спросил Георгий Аполлинарьевич, не терпевший посторонних.
Гости подошли ближе.
– Рав Бар Селла, – представил своего спутника низенький юркий человек.
Тот поклонился. Шляпа, крахмальная белизна рубашки, черное пальто, одетое в августовскую жару – удивляло не это, а его звание – раввин, хотя он был немногим старше Андрея – лет двадцати восьми.
Бар Селла постарался как можно мягче объяснить цель своего визита. Его иврит со сложными, круглыми периодами мало напоминал язык, слышанный Георгием Аполлинарьевичем повседневно. Поэтому он рассеянно кивал большой лысой головой, пока Андрей не вмешался, сказав, что дело серьезно. Речь шла о запрете производить раскопки там, где под руинами могут лежать останки людей – с тех пор, как «это случилось».
– Ну, знаете, – начал сердиться профессор, – нас не раз останавливали по тем или иным причинам, и на продолжительное время, – Андрей тщательно переводил. – Я не помню, чтобы мы работали полгода без очередного распоряжения властей прекратить это. А потом, после нашего протеста – все кончалось миром.