Спустившись с мостика, я столкнулся с Каилюайлем
Фамагосечесийтом.
– Я так понимаю, господин Кайль, в город вы сегодня не
отправитесь?
– Время уже слишком позднее для визитов, – улыбнулся он. – Да и
потом, где я найду в Монтоселе такую кухню?
Что есть, то есть: наш Пустынный лев во всем, что касается
стряпни – кудесник необыкновенный. Сколько раз его пытались
переманить! И какие только блага не предлагали! Но нет, Амбруаз
остался верен «Небесному страннику». Ему бы еще научиться наконец
стоять за штурвалом, но боюсь, в этом отношении все безнадежно.
От камбуза тянуло таким ароматом, что поневоле пришлось туда
заглянуть. Вышел я уже с подносом, на котором лежал вишневый пирог,
от одного запаха которого с ума можно было сойти, и все, что
необходимо для вечернего чая.
В каюте я застал Николь с заплаканными глазами. И спрашивать не
надо, что произошло: она опять смотрела вещицу, найденную мною в
джунглях Эгастера, в башне Древних. С виду эта штуковина ничего
особенного собой не представляет: футляр с большой палец величиной,
где внутри спрятана палочка из материала, очень напоминавшего
стекло. Но стоит только потереть ее особенным образом, как
непонятно откуда возникает видение молодой красивой девушки, весело
что-то рассказывающей. Девушка выглядит как живая, хотя если
провести сквозь нее рукой, абсолютно ничего не ощутишь.
Но удивительно другое: они похожи как две капли воды, девушка и
моя Николь – сколько я ни всматривался, так и не смог обнаружить ни
малейших отличий. Хотя какие тут могут быть чудеса, если в самой
Николь течет кровь Древних. А еще Николь понимает, о чем говорит
видение этой девушки, и именно ее слова и являются причиной слез.
Когда я впервые смог вызвать видение этой девушки из футляра, понял
сразу – это письмо. Письмо любимому человеку, и Николь мою догадку
только подтвердила. Тогда я застал ее плачущей и все никак не мог
ни успокоить, ни понять причины ее слез.
– Люк, как она его любила! – всхлипывала Николь, а я все не мог
взять в толк: кто кого любил, и зачем из-за этого так
переживать.
На этот раз я молча поставил поднос на стол, крепко прижал ее к
себе, и долго-долго не отпускал. Затем мы пили чай с вкуснейшим
вишневым пирогом и разговаривали обо всем на свете.
«Выкину я эту штуковину, обязательно выкину. Или сделаю так, как
будто она потерялась. Ну сколько можно так рвать себе душу из-за
чьей-то любви, канувшей в Лету тысячелетия назад?»