– Я сама виновата, следовало рассказать ему раньше, после свадьбы он имел полное право упрекнуть меня, что я его обманула.
Но брачная ночь все-таки состоялась, и скоро выяснилось, что Лукреция ждет ребенка. Когда муж об этом узнал, он стал ее материально поддерживать.
– Он не плохой человек, просто он – мужчина, и упорно хотел чего-то добиться в жизни. Тетя боялась, что он нас выдаст, но он никому не сказал.
Потом умер Сталин, ситуация изменилась, прошлое Лукреции уже не таило в себе опасности, однако муж за это время успел жениться на другой.
– А вы бы вернулись к нему?
– Не знаю. Возможно. Он все-таки отец Роберта.
Потом она стала задавать вопросы об Эрвине, и он рассказал, как попал в лагерь, правда, вышел оттуда живым, но потерял здоровье.
– Вы тогда лишились ноги?
– Нет, это случилось позже.
Он рассказал о неудачном браке, о том, как Тамара его не понимала и не желала понимать, как она своей маниакальной любовью начала портить сына и довела Эрвина до того, что он пытался покончить собой.
– Мы словно из разных миров. Между нами нет ничего общего.
Он не стал рассказывать Лукреции, как КГБ пытался его отравить и послал за ним в Москву двойников – не стал, потому что вдруг почувствовал – кто знает, может это все и не так. Зачем КГБ какой-то инвалид, разве у них нет дел посерьезнее?
Потом им действительно стало зябко, и они ушли. Незнакомка – как Эрвин до сих пор про себя ее называл – помогла ему перейти рельсы и шоссе, последнее было особенно сложно в темноте, фонари приближающихся машин сверкали словно глаза хищников.
Выйдя на проселочную дорогу, Эрвин проводил Незнакомку до дома номер девятнадцать.
– Уже поздно, я не могу вас пригласить зайти, деверь спит, ему завтра на дежурство. Но приходите к нам обедать, тетя наверняка обрадуется, она часто вспоминает Буриданов.
Эрвин спал спокойно, а под утро даже летал во сне. Такого с ним не бывало давно, обычно ему приходилось от кого-то убегать, чаще всего в поезде, мчась через тамбуры из одного вагона в другой, или даже лазая по крышам. Иногда он во сне видел шахту, лиловые своды, под которыми трудились люди в серых балахонах. Сцена была похожа на ту, что ему самому пришлось пережить, только еще красивее и еще страшнее, рабочие действовали в строгом ритме, как машины. Но сегодня все переменилось, он летал над Таллином, летал, словно плавал брассом, толкая себя ногами вперед и гребя руками, опасаясь только, как бы не столкнуться с телевизионной башней.