Было уже совсем темно, когда подъезжали мы к Уч-Булаку: это крошечный поселок в несколько дворов. Рядом с поселком – почтовая станция. Две шершавые, паршивые собачонки вынырнули из тьмы и жалобно, по долгу службы, облаяли нас хриплым лаем. Вышел на крыльцо заведующий почтовым пунктом; мы его даже и не рассмотрели как следует в темноте: только слышен был его глубокий, нутряной кашель, – было ясно, что с легкими дела у него плохи.
– Ночевать будете?
– Да нет, ехать надо бы, – отвечаем ему.
– Ехать нельзя, лошадей нет, – ответил он. – А потом волков тут много, ночью не ездют…
– Што волки – волки пустое!.. Вот лошадей главное: неужто нет ни тройки?
– Ни одной. То с почтой уехали, то пассажиры. Нет.
Я тогда еще не знал обычных приемов этой почтовой братии. Они смерть не любят возиться по ночам и непременно стараются дотянуть дело до утра, а иной раз и утром не прочь поканителиться, чтобы вообще было меньше им всякой возни, чтобы знали их почтовую милость: захочу – дам, захочу – не дам. Пришлось мне эту братию впоследствии и за ворот трясти, но об этом потом, потом…
– Так нет лошадей?
– Нет и не будет, – добавил он угрюмо.
Оставаться не хотелось, да надо было и ехать скорее, торопиться. До следующей станции, Ак-Чулак, семнадцать верст.
– А ну, махнем-ка на этих конях, не так уж они устали!
Начальник станции не знал, что у нас за кони, откуда взяты, и во тьме не разобрал ни возницы, ни Ноева ковчега.
– Нельзя ехать, – заявил он строго.
– Отчего нельзя?
– Оттого.
– А ты точнее, отец.
– Приедешь в Мерке, там узнаешь точнее, как составят «настоящий» протокол.
«Ага, – думаем, – значит, тут бывают протоколы и «не настоящие», а так себе: шутевые, плевые, для виду?»
Так он ничего и не объяснил. Лишь потом узнали мы, что на почтовых тройках можно ехать только один перегон.
Тронулись. В степи черная, глухая тьма. Не видно больше сизых бескрайних просторов, не видно серебряных горных вершин. Где горы подступают слишком близко, вплотную, там еще мрачнее, гуще сумерки, сосредоточенней и строже ночная тишина. А в местах, где уходят горы вдаль, свободней вздыхают степи, – здесь и мрак словно не так уж густ, здесь и звуки звончей, и легче, веселее, просторнее нашим коням. Где-то в отдалении – то приближаясь, то пропадая, уходя все глубже и глубже во тьму – жалобно и заунывно выли степные волки.