– Мне бы не хотелось куда-либо ехать,– ответила Лаура, не поднимая от тарелки глаз.
– Но ты же не можешь вечно сидеть дома! – воскликнул дед. – Что у тебя случилось?
Лаура ничего не ответила, усердно поглощая свой ужин.
– Оставь ее, Джузеппе! Может, девочка влюбилась,– предположила догадливая бабушка, и дед перестал донимать Лауру расспросами.
Поужинав, Лаура снова вернулась в библиотеку. Эта комната, как ни одна другая соответствовала настроению Лауры. В ней преобладали темные, глубокие цвета: в основном, бордовый и зеленый. Мебель также была из темного дерева. Вот только обои на стенах были бледно-золотистого оттенка, в тон рамкам на картинах, которые коллекционировал дед. Именно от деда Лаура заразилась любовью к живописи. В большинстве, на стенах висели портреты – работы местного художника, у которого кроме Джузеппе Бьянки почти никто ничего не покупал. Вот возле книжного шкафа, над старым диваном с потрепанной красно-зеленой обивкой, на Лауру смотрел ее собственный портрет: забавная улыбающаяся девочка лет 6-7, а рядом она уже совсем взрослая: ей тогда, кажется, было 19 или 20. На противоположной стене взирала с картины на изображения внучки бабушка Ромина, еще довольно молодая и красивая. Не нужно было сильно приглядываться к этому портрету, чтобы заметить поразительное сходство бабушки и внучки. Левее бабушкиного портрета висело большое зеркало в старинной деревянной раме, а рядом с ним небольшая полочка с замысловатым медным подсвечником на ней; Лаура любила по вечерам зажигать в нем свечу, что сделала тот час как вошла.
Задернув шторы из плотного тяжелого материала, Лаура уселась за стол в стиле ампир и, открыв ключом ящик стола, достала ручку и листок бумаги и начала писать очередное письмо.
«Мой милый, милый Клаудио!
Как я была рада получить твое письмо! Я просто была готова прыгать от счастья, дорогой мой. Глупо, правда? Но я так по тебе скучаю, так жду нашей встречи. Ты ведь обещал, что приедешь. Я буду ждать, считать минуты и секунды…»
«Нет, Лаура, это глупо,– убеждала девушка саму себя. – Глупо сочинять письма, которые никогда не отправишь. Но писать эти сухие, сдержанные письма я не могу! Уж лучше совсем не писать…»
Лаура бросила это письмо к остальным неотправленным и, подперев рукой подбородок, тяжело вздохнула.