Расследования Гизатулина читаются, как детектив, и приоткрывают для нас не только судьбу Окуджавы, который творил авторский миф и правду о себе рассказывал немногим, – но и трагедию его поколения, на четверть выбитого войной и от души битого отечественными пришибеевыми. Всё это в самом деле очень интересно, потому что в судьбе Окуджавы сошлись трагедии грузинских меньшевиков, великих кавказских поэтов, кантонистов, советской элиты и среднерусского крестьянства, среди которого он прожил и проработал пять лет после университета; и чем больше мы знаем, тем меньше понимаем, как все это у него переплавилось в две сотни бесспорных шедевров, ставших народными.
Впрочем, и о собственном народе, и о его фольклоре, и о механизмах его создания и сохранения мы знаем очень мало – нет большей тайны в народной жизни, чем тайна появления фольклора. Окуджава жил среди нас, мы его знали и с ним говорили, и тем не менее он создавал этот фольклор – тайную летопись жизни народа. Мы можем все узнать о тех обстоятельствах, в которых создана та или иная песня, мы можем даже знать примерно, что он сам имел в виду, – но получалось-то у него нечто иное, бесконечно большее, универсальное, каждому говорящее о своем.
Тем не менее книга Марата Гизатулина – хоть и не приближающая нас к тайне гения, но с замечательной точностью и полнотой описывающая его корни и окружение, – читается с тем же любопытством, с каким мы до сих пор слушаем Окуджаву. Любое прикосновение к его личности, говоря его слогом, нас возвышает. И хотя многое в этой книге вызывает моё несогласие – а Гизатулин часто говорит о своих несогласиях со мной, – это вещь естественная: Окуджава у каждого свой, каждым интерпретируется лично, и все равно нас сближает и заново объединяет любовь к нему и интерес к его открытиям. Он дал нам такую общую на всех печаль, любовь и уж тем более загадку, что разбить этот круг оказалось не под силу всем мерзостям того и этого времени, и поднявший меч на наш союз прекрасно понимает бесполезность своих попыток.
Но в качестве постскриптума не могу не проговориться: Марат, ты и сам в этом очерке прямо пишешь, что усомнился в душевном здоровье младшего брата Окуджавы. «Душевная болезнь» – это ведь не отсутствие интеллекта, это зачастую как раз спутник одаренности; но то, что написано в этом очерке, кажется, подтверждает самые печальные догадки. Впрочем, гениальность – тоже патология, и слава Богу, что у Булата Окуджавы был свой способ преодолевать отчаяние – способ, который спасает нас и сегодня.