Султан грозно высился над корчащимся от боли Гильбертом. Рука тамплиера была разрезана острой дамасской сталью до самого плеча, и из раны, не переставая, хлестала кровь. Лицо его, искажённое болью, быстро бледнело, и вскоре он потерял сознание.
– Уберите! – указал на него стражам Халиб, едва сдерживая широкую довольную улыбку.
– Благодарите небо, что владыка невредим! – сквозь зубы процедил начальник стражи Селим, когда тамплиеров потащили к дверям. – Иначе вы потеряли бы жизнь в страшных мучениях! А теперь просто умрёте…
– И этих заберите! – оскалился советник, таким разгорающимся взглядом смотря на остальных чужеземцев, будто взор его подпитывался видом их нежданной беды.
Он заметил, как Заир аль-Хикмет склонился к владыке и, очевидно, просил смягчить принятое решение, но тот молчал. Означало это лишь одно – пересмотрено оно не будет, по крайней мере, прямо сейчас, и всех чужаков теперь отправят в темницу.
– Как глупо!.. – услышал Пелерин и оглянулся: Пьер смотрел на него, и во взгляде его была огромная печаль.
– Не сожалей обо мне! – качнул он головой. – Ужасно лишь, что ты пошёл за мной, ведь небу сразу было известно, что это мой последний путь… Жаль, что ты встал на него.
В глазах верного друга мелькнуло что-то, похожее на боль или же жалость к такому безучастию к собственной судьбе, и Доминик вдруг подумал, что, должно быть, произнёс ложь – что в действительности ему тоже должно быть жаль себя… Засомневавшись на миг, он попробовал понять, что же на самом деле ощущает, но внезапно осознал, что не чувствует ничего. «А что – я?.. – подумал он, и в душе его было глухо: как будто в неё не проходили окружающие шумы, горечь провала, обиды на неудачу и страх грядущего. – Из-за меня они здесь, из-за моей веры в слухи, что султан великодушен… А точно ли это было моей верой? Может, глаза мои специально не хотели видеть очевидного, прикрываясь мыслями про великодушие и мудрость других, а ум желал просто привести меня к концу, как к освобождению от мук и боли, которые могли бы ещё когда-то появиться в моей судьбе? Так было ли во мне это знание – что я иду к концу, специально? Тогда это моя слабость… и моя вина…».
В голове Доминика шумело. Локти его сдавила стальная хватка мамлюков, и со всей резкостью он понял, что настаёт последний момент, когда ещё можно хоть что-то сделать. Опасливо скользнув взглядом по визирям, он громко произнёс, обращаясь к владыке: