Клевета обладает свойствами «троянского коня» – и в этом главная ее опасность. Наветы маскируются под непроверенную информацию, выдаются за наивные заблуждения, ненамеренные оговорки, случайные ошибки. Клеветник выставляет жертву «без вины виноватой», одновременно создавая иллюзию собственной добропорядочности.
Здесь скрыт менее очевидный, но важный момент: клевета – инверсионная («от противного») попытка восстановления справедливости. Своеобразный «антиспособ» реконструкции понятной клеветнику картины мира. Попрание истины и насаждение лжи – коммуникативные подпорки, словесные костыли для того, кто не способен признать чужие достоинства и собственные несовершенства.
Клеветник воображает себя вершителем судеб и творцом идеального мира средствами лжи. Клевета присваивает себе созидающие, демиургические функции. Именно поэтому ее можно назвать средоточием, «ядром» всего злоречия. Однако при всей очевидной порочности клеветы отношение к ней всегда было неоднозначным, несводимым только к словесным нападкам, речевой агрессии.
Историю клеветы можно условно отсчитывать с Античности. Приблизительно со второй половины V века до н. э. в греческих полисах формируется фигура сикофанта (др. – греч. syke – фиговое дерево, смоковница + phaino – доношу, разоблачаю) – профессионального доносчика и сутяги, часто клеветника, а порой и наглого шантажиста. Одни толкования связывают происхождение слова «сикофант» с запретом вывоза смоквы из Аттики, другие – с разоблачениями мелких воришек и расхитителей, что прятали смокву в широких одеждах.
Сикофанты были сборщиками компромата на влиятельных лиц для возбуждения против них судебного процесса ради сведения счетов, получения взяток и просто из черной зависти. Фактически каждый мог обвинить каждого, только бы оба были свободными гражданами, не рабами, а в случае судебного выигрыша – забрать часть штрафа или конфискованного имущества. Извращая мораль и паразитируя на законодательстве, в пылу шпионского азарта и ради личной наживы вездесущие сикофанты преследовали состоятельных граждан, авторитетных ораторов, выдающихся полководцев.
Согласно описанию Плутарха, известный афинский стратег Никий жил в постоянном страхе перед сикофантами, ходил «вечно съежившись», избегал пиров и даже дружеских посиделок, только бы не быть оклеветанным. Для пущей безопасности щедро давал в долг, лишь бы никого не обидеть.