– Скажите, Максим Сергеевич, а вы правда затеяли музей Сталина построить?
– Разве это не ясно видно из тех документов, которые вы изъяли? – спросил я, высокомерно вскинув бровь.
Мерные удары по клавишам из-за соседнего стола стали происходить гораздо реже – вопрос, видимо, показался интересен не только моему собеседнику.
– Ну зачем же вы так? – укоризненно покачал головой собеседник. – Может, я вам помочь хочу.
– Если так, то у вас весьма интересный способ оказывать помощь. Что нам инкриминируется?
Он коротко ответил:
– Возбуждение ненависти либо вражды. Двести восемьдесят вторая.
– Я так и думал.
– Я так и думал?! – Было заметно, что он едва сдерживается. – Да ты хоть понимаешь, что можешь легко загреметь за решетку? Вот скажи мне, с какой стати тебе, успешному дорогому юристу, приспичило бросить все и заняться этой авантюрой?
Я промолчал со спокойным видом: сценарий этого разговора был продуман мною заранее в мельчайших подробностях. Сейчас, например, после первого проявления чувств, мне следовало выждать, чтобы определить личное отношение моего интервьюера к данной теме. Ждать пришлось недолго.
– Пойми, Самохин, не дадут вам этого сделать. Время нынче не то…
Теперь все окончательно стало на свои места, и дальше мне можно было не опасаться.
– А может, пора его уже делать тем самым, а не сидеть и ждать, пока все само изменится? – все-таки не выдержал я.
– Разжигание розни – это не обвинение в махинациях. Это серьезно, – всплеснул он руками. – Тут откупиться не получится.
После этих слов на некоторое время воцарилось молчание. Мне уже было совершенно ясно, что наша возрастающая активность стала кому-то поперек горла и этот кто-то, используя столь устрашающие методы, решил наставить нас на путь истинный. Но вся соль состояла в том, что даже человек, призванный меня напугать, по всей видимости, оказался на моей стороне. Это было ясно как божий день. Собеседник явно не поддерживал тот приказ, который приходилось выполнять. Да и обвинить нас было действительно не в чем. Взвесив все за и против, я решился задать ему один вопрос, который должен был положить конец этой беседе.
– Вот знаете, что мне остается непонятным? Почему Ельцин-центр рознь не разжигает, а музей Сталина непременно это сделает? А?
Мой расчет оказался верным. Несколько мгновений на лице собеседника отражалась борьба, впрочем не очень яростная, между приказом и личным мировоззрением. Личные мотивы одержали верх. Он поднялся, давая понять, что разговор окончен, и протянул мне руку, которую я крепко пожал.