Зайдя в квартиру, я помимо своей воли уткнулся взглядом в зеркало, висевшее в прихожей. Не сразу осознав, чье это отражение, я отрешенным взглядом начал разглядывать то, во что превратился. Старое пальто некогда черного цвета теперь было непригодно для жизни. Когда-то я гордился этой покупкой, гордо расхаживая в нем по городу и привлекая к себе внимание. Помню, как купил к нему еще и черные очки – вылитая копия какой-нибудь кинозвезды. Теперь же я выглядел как бездомный алкаш, который подобрал это пальто на свалке. Из пяти пуговиц выжила только одна, слабо болтаясь на тонкой нитке – не долго думая, я оторвал ее для пущей гармоничности образа. Потертые засаленные джинсы, порванные на колене, из которого струилась кровь. Футболка, пропаленная в нескольких местах сигаретами. И резиновые тапки на босую ногу в ноябре месяце. Глаза были практически не видны под опухшими веками, зрачки покраснели, налившись кровью, щеки безжизненно обвисли. Волосы свисали вдоль лица, такие тонкие и такие грязные. Моя борода выросла на сантиметров пять, торча теперь в разные стороны, как пустырник. Очки перекошены на бок. Из карманов пальто выглядывала бутылка водки. Только сейчас я заметил, как сильно потерял в весе. Когда я последний раз ел? Долго я разглядывал себя в зеркало и не мог понять, неужели это я? Когда я превратился в это существо, на которое нельзя было смотреть без презрения? Да, я действительно был придурок, к продавщице вопросов нет. Зайдя в квартиру с улицы, на меня пахнуло этим трупным запахом, который въелся в меня самого. Я пропитался этой гнилью, которая дополняла мой жалкий вид.
Скинув пальто на пол, я прошел на кухню, где налил водку в какую-то кружку без ручки и выпил залпом, даже не поморщившись, потому что не ощущал больше никакого вкуса. Закурив сигарету, я включил музыку; классика – то, что нужно. Тарара-тарара-тарара-рам-парарай-парарай-рам. По батареям начали стучать. Но мне было все равно. На душе уже было не так паршиво. Можно жить. Я сделал погромче, раскачиваясь в ритм.
Проснулся я от ужасного звука будильника. Голова затрещала, словно по ней начали стучать огромным молотом, глаза не хотели открываться, а сердце пульсировало на пределе. Господи, какого черта я поставил будильник? Закрытыми глазами я швырнул телефон в стену, от которой он с грохотом отлетел и снова рассыпался на части. А я продолжил лежать, жалея о том, что пришел в себя. Как упоительны были те моменты, когда я отключался, падая в небытие. И как омерзителен был момент возвращения в реальность. Для меня это было сродни каторге, которая повторялась ежедневно. Я попытался снова заснуть, но никак не выходило. Открыв глаза, я понял, что смотрю в пол. Очки впились мне в глаза, оставив после себя глубокие следы. Тело ужасно болело. Вокруг меня была разлита водка и хаотично разбросаны куски селедки в жирном масле – видимо, я что-то пытался съесть. Мух стало еще больше. А поверх всего этого в квартире играл Шопен. Я залился истерическим смехом. Интеллектуал, мать твою. «Он умер в окружении водки, селедки и Шопена» – какой прекрасный заголовок к некрологу. Жаль только, что я не сдох.