Для нас же с вами, дорогие братья и сестры, это повод задуматься: а не бываем ли и мы с вами порой похожи на этих раскольников? Да, мы, быть может, не канонизируем ношение бороды и не ценим ее выше собственной головы; но разве не бывает так, что мы начинаем догматизировать обряд – внешнюю форму Таинств и богослужений, придавать больше значения внешнему действию, чем внутреннему состоянию своему, состоянию своего сердца, тому, чего ждет от нас Сам Господь, когда мы приступаем к Его Таинствам, когда мы молимся Ему? Разве не случается нам, готовясь к Причастию, обращать внимание на то, чтобы вычитать все каноны и молитвы, но при этом продолжать раздражаться на окружающих, которые «мешают молиться», а ради того чтобы успеть вычитать эти каноны – отказываться помочь в чем-нибудь ближним, хотя они действительно нуждаются в помощи? Разве не случается, что мы внешне постимся, едим исключительно растительную пищу, но при этом продолжаем грешить словами и помыслами? Разве не случается, что мы осуждаем зашедших – быть может, впервые в жизни – в храм людей за неподобающий вид и поведение и тем препятствуем их робким попыткам приблизиться к Богу? Задумаемся об этом – чтобы и нам не уподобиться раскольникам-старообрядцам, не впасть в гордыню и заблуждения обрядоверия!
В повседневной жизни святитель Димитрий оставался все так же смиренен, нетребователен и нестяжателен, как и в бытность свою простым иноком. Все свое архипастырское жалованье и все получаемые им лично пожертвования он употреблял на дела милосердия, на помощь вдовам, сиротам, немощным, заботясь о них, как любящий отец. О совершенном нестяжании святителя свидетельствует его завещание, составленное за два года до кончины; по сути это даже не завещание, а своего рода записка для тех, кто после кончины святителя стал бы искать в его келье каких-либо сбережений, имущества. Святитель заранее предупреждает людей, чтобы не трудились зря: у него ничего нет.
«Судих сею духовною грамотою моею вестно сотворити всякому, иже восхощет по кончине моей взыскивати имения моего келейнаго, во еже бы не трудитися ему вотще, ни истязовати служивших мне Бога ради, да весть мое сокровище и богатство, еже от юности моея не собирах (сие не тщеславяся реку, но да искателям моего по мне имения вестно сотворю). Отнележе бо приях святый иноческий образ и постригохся в Киевском Кирилловском монастыре в осмьнадесятое лето возраста моего, и обещах Богови нищету извольную имети: от того времени даже до приближения моего ко гробу не стяжевах имения и мшелоимства, кроме книг святых, не собирах злата и сребра, не изволях имети излишних одежд, ни каких-либо вещей кроме самых нужд, но нестяжание и нищету иноческую духом и самым делом по возможному соблюсти тщахся, не пекийся о себе, но возлагаяся на Промысл Божий, иже никогда мя остави. Входящая же в руце мои от благодетелей моих подаяния и яже на начальствах келейный приход, тыи истощевах на мои и на монастырския нужды, идеже бех во игуменех и архимандритех, такожде и во архиерействе сый: не собирах келейных, яже не многи бяху, приходов, но ово на мои потребы та иждивах, ово же на нужды нуждных, идеже Бог повеле. Никтоже убо да трудится по смерти моей, испытуя или взыскуя каковаго либо келейнаго моего собрания: ибо ниже на погребение что оставляю, ни на поминовение, да нищета иноческая наипаче на кончине явится Богу. Верую бо, яко приятнее Ему будет, аще и едина цата по мне не останет, неже егда бы многое собрание было раздаваемо».