– Вырасту, найду ее обязательно.
То не было клятвой, то был порыв души паренька, которому жизнь казалась бесконечной и радостной. Она захватывала Колю в свой круговорот, приносила все новые и новые открытия, радости, разочарования. И образ силача, и образ девочки постепенно стирались из памяти подростка.
Отцовские занятия не занимали его, он старался помочь, но однообразная работа с прутьями, лозой скоро ему надоедала и вызывала раздражение. Он считал, что отец своим занятием позорит его, Колю, в глазах его друзей, работает единоличником, а друг Сенька так даже сказал:
– А твой тата чем-то похож на кулака.
Тогда Коля яростно защищал отца, доказывая, что он никакой не кулак, а даже очень полезный человек в деревне. С этим спорить было трудно, но слова друга занозой засели в душе. С тех пор Коля все реже и реже стал помогать отцу. А по деревне пошла молва, что сыны не в Остапа удались, больше в книги да в разные гульни кидаются, а что те книги дадут? Другие жители Однобочки говорили, что у Остапа растут толковые сыны и выйдут из них грамотные люди. А до Однобочки добрался всеобуч, по деревне стали маршировать пионеры, клеймили попов и церковь, по субботним и воскресным вечерам в избе-читальне было не протолкнуться, да и в будние дни приходил туда всякий деревенский люд.
Вокруг в жизни происходили такие перемены и изменения, которые Остап не мог охватить своим умом, и они у него вызывали тревогу, а порой и страх. Не раз при встрече с односельчанами заходил разговор о переменах и заканчивался он словами: «Это все к добру не приведет, а дети – те совсем отбились от рук и неизвестно, что из них получится». Анисим, помогая Остапу переносить прутья, говорил, что все учеными хотят стать, книжки читать стали, а кто косить будет, кто жито жать будет, и махал рукой, выказывая никчемность таких устремлений у молодежи. Остап, слушая односельчан, поддавался их настрою, и тогда возникала внутри тяжелая злоба на сынов. Успокоение и радость приходили, когда он брал беленькие и гибкие без коры прутья и начинал их заплетать. Остап в первый момент не знал, что получится, а руки сами начинали складывать и плести возникающие узоры. Дыхание его становилось спокойным, порой казалось, что он не дышит, а то он вдруг начинал мурлыкать только ему ведомую песню, то губы его шептали непонятные слова, как будто он разговаривал сам с собой. В такие минуты возле Остапа мог находиться только Анисим, и то, когда его гармонь издавала любимую мелодию.