– Да, а диагноз-то разный, одно дело таблетки, другое – шины накладывать.
– Во-во, шины не забудь, – наказал ей Феофан, – да лекарств побольше.
Клавдия чуть не с порога попыталась оказать Феофану первую медицинскую помощь.
Запыхавшаяся, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, быстро скинула с себя пальто, сполоснула руки, вытерла принесённым с собой полотенцем, торопливо подошла к Павловскому.
Тот сидел на стуле рядом со столом в сером шерстяном свитере и почему-то улыбался. На эту улыбку Минькова внимания не обратила. Она знала, что у больных, а тем более у серьёзно травмированных, это бывает. Своего рода шок.
– Ну так что с рукой, Феофан Александрович? Показывайте.
Павловский молчал и всё улыбался.
Клавдия стояла, ничего не понимая, потом в поведении Феофана всё же распознала некое коварство. Она не знала, что ей делать дальше.
– Где болит-то? – в её голосе начинало звенеть возмущение.
– Вот здесь, – Павловский положил свою костистую ладонь на грудь.
Клавдия резко фыркнула, словно ей дали нашатыря, круто развернулась и бросилась одеваться.
– Погоди, Клавушка, погоди, Христа ради. Не зря же я тебя позвал, ей-богу, – взмолился сначала Феофан, а потом спокойно, со значением, сказал слова, к которым хочешь не хочешь, а прислушаешься: – Понимаешь ты это, птицу красивую кто-то поранил… вылечить её надо.
Клавдия остановилась. Повернулась:
– Долго ещё врать-то будешь? Нашёл дуру! Ну я Леньке расскажу.
– Не-е, Клава, я серьёзно. Помоги, а? Надо вылечить. Век не забуду, Клава.
Минькова не знала, что и ответить: не поймёшь этого Павловского. Не зря Зинка за чокнутого его держит.
– И где этот фазан твой? – спросила она так, будто точно знала: сейчас Павловский опять что-нибудь соврёт.
– Почему эт фазан? – удивился Феофан.
– Ну он же вроде самый красивый, с хвостом.
– Не-е, у меня лебедь.
И Феофан повёл Клавдию на поветь. Включил свет.
Там, в старом обшарпанном курятнике, находилось нечто большое, белое и бесформенное. Клавдия не сразу поняла, что это действительно лебедь, потому что странное существо никак не прореагировало на пришедших людей. Только потом уж разглядела тонкую шею, чёрную бусинку глаза да жёлто-чёрный клюв, уткнутый в пол.
– Чё он как мёртвый? – спросила она вполне уже заинтересованно.
Феофан стоял почему-то бледный, растерянный, будто провинившийся ребенок.