Накинув на себя первое, что нашарила рука – пиджак Жуанского, Ада попыталась совладать с дрожью и стаей «керберов», охраняющих писательский «аид». Через пару минут ей это удалось. Артемида толкнула дверь, и та плавно поплыла навстречу неизвестному.
Он вошел. Кривоватая ухмылка, жёлто-мутный свет, отраженный болезненными очами гостя, длинное пальто кромешного цвета. Все это пугало.
Пытаясь спрятаться в клетчатый пиджак, Ада втянула голову.
– Великий дома? – спросил незнакомец серьёзно.
Называть живого «великим»! Ответить не хватило сил. Она лишь мотнула головой себе за спину. Незнакомец уверенно направился в ту комнату, где ненасытный Жуанский был так недавно жив. Ада зашуршала следом.
«Зачем я открыла, зачем…»
Ей вдруг почудилось, что за мужчиной тянется хвост… и не мужчина он вовсе, а…
Аде сделалось дурно, она прислонилась к стене и мгновенно растворились в чёрном кофе обморока.
Из глубины, из вязкой гущи, переливаясь, медленно приближалась, нарастала вертикальная радуга. Постепенно она приобрела очертания женского профиля. Женщина повернула к Артемиде некрасивое лицо, и капризные губы стали выпускать перламутровые пузыри, в каждом из которых, словно в люльке, покачивалось словечко:
«И… пусть… земля… ему… будет… холлофайбером…»
Как только последнее слово было изречено, пузырьки полопались с наинежнейшем звуком «пук». Губы, огненной бабочкой вспорхнули с изумлённого лица женщины… зелёное махровое полотенце, обмотанное вокруг её головы, развязалось и живой травкой упало на тёмное поле сознания… потоки волос заскользили тихой речкой… пиявки бровей, извиваясь, плыли над серыми пескариками ее глаз … а нос, обернувшись сгорбленным рыбаком, тихо дремал под колыбельную тростника… «Шур-шур, шур-шур» рассекая хрупкими крыльями студенистый рассвет, стрекоза присела на застрявшей в прибрежной тине, разбухший, словно, утопленник, батон. Соты ее глаз отразили воду, ряску и лягушачью лапку, запутавшуюся в негодном презервативе…
Очнувшись, Артемида поняла, – прошло не больше минуты. Мужчина даже не заметил её припадка.
Вид неодетого литератора нисколько не смутил посетителя. Почти равнодушно он склонился над телом и тремя пальцами нащупал признаки жизни на дряблой шее Жуанского. Сверив трепетание жилки с секундомером часов, незнакомец воскликнул: «Трабахо мучо!» и его бедра изобразили что-то, наподобие самбы де Жанейро.