Больше он не переходил на личность: не поливал меня грязью, не угрожал, вел светский разговор, прерываясь на частые телефонные звонки.
– Никаких гулянок в клубе! Жди меня дома. К вечеру буду, – распрощались уже на улице, перед домом.
– Хорошо, – прикусила губу, суматошно соображая, напомнить ему о рекомендации «меня не трогать»? И пока идиоткой моргала, Ад, придержав меня за талию неожиданного нежно и коротко поцеловал. – Улыбайся, даже можешь меня обнять.
– Ещё чего?! – выдохнула, уперев руки ему в грудь, чтобы отпихнуть.
– Вообще-то нас снимают, – сквозь зубы пояснил Ад, хват на талии стал крепче, а тёмные глаза уже сверкали, общая расправу, если не подчинюсь. – Может, поцелуешь? – тихо не то спросил, не то вопросительно приказал, предельно сильно в себя вжимая.
– Нет, – упиралась, для вида перестав воевать, но улыбку выдавила поядовитей. – Между «влюблёнными» могут быть ссоры, – выплюнула слово, – а значит и милые, прощальные поцелуи отменяются.
Наверное, я мазохиста, но меня волновало наше препирательство, и даже от мысли, что Ад выходил из себя, становилось неправильно жарко внизу живота. Я однозначно не желала его любви и уж тем более с ним секса, но хоть немного ощущать себя живой и трепыхающейся, нравилось.
Ад прищурился:
– Тебе доставляет удовольствие меня дразнить и провоцировать? Нарываешься? Хочешь очередного показательного урока?
– Я тебя не…
Огрызнуться не дал, властно припечатал губы к моим, пожирая моё возмущение и объятия крепче сжал, гася сопротивление.
А я ведь его искренне ненавидела! И не хотела.
Шипела, кипела ненавистью. Кричала ему об этом!
Мозгом!
Да и тело…
Вначале застыла в ужасе, ожидая вспышек боли, отторжения, отвращения, но вместо этого было диковато, неправильно плавиться в грубых руках насильника, сейчас расщепляющего меня своими новыми ласками и убийственно чувственными поцелуями, от которых сознание растекалось, мир вращался с бешеной скоростью, а из-под ног земля уходила.
Это было сладко и удушливо прекрасно.
Запоздало поняла, что уже не билась, требуя свободы – почему-то обвивала за шею и льнула вместо того, чтобы шарахаться прочь. А ещё стонала, мурчала.
Да я совсем отупела и размякла!
Адаков непостижимым образом меня волновал. Сбивал с толку и подавлял. После всего, что со мной сделал, как со мной говорил, мягкотелой идиоткой висла на нём. И к стыду отвечала на совершенно новый для меня острый, яркий, насильственный поцелуй, подобных которому никогда не пила.