– И вас никто не узнал?
– Разумеется нет. Родные пенаты я покинул в семь лет, в отпуск никогда не приезжал, так как отец сам навещал меня в Петербурге. Приехав в Кистеневку, ни с Троекуровым, ни с кем-либо из его людей не успел я встретиться до той самой роковой ночи, когда сжег свою родительскую усадьбу. Две недели я провел в одном доме с Марьей Кирилловной. Она увлекалась музыкой, я начал давать ей уроки игры на фортепиано, так как в свое время, убегая скуки офицерских попоек, выучился игре на этом новомодном инструменте.
То обстоятельство, что никто, кроме нас двоих, не говорил и не понимал по-французски, способствовало нам. Разбирая фортепианные пиесы, мы имели возможность при всех разговаривать совсем не о музыке. То, что я потерял голову, это понятно. Но вскоре заметил я, что и Марья Кирилловна, увлекаемая сначала только любопытством и необычными обстоятельствами, питает ко мне те же чувства, что и я к ней.
Нужно было объясниться, но я не решился раскрыть себя, так как имя мое уже гремело по всему уезду. Каждый день только и говорили о разбоях и дерзких нападениях Дубровского. Причина была проста. Прикрываясь моим именем, какой-то сообразительный чиновник, некто Кимрин, нашел способ грабить губернскую казну. Входившие с ним в сговор помещики сжигали у себя пустой амбар или старый сарай, объявляли о нападении разбойников. А этот Кимрин, пользуясь своей близостью к губернатору, убеждал его выделять деньги на возмещение убытков несчастным пострадавшим.
– Да, я читал об этом сообщения в «Ведомостях», – подтвердил Александр Нелимов слова Дубровского.
– Однако вскоре неожиданный случай потребовал от меня сделать объяснение, откладываемое мною из нежелания объявлять свое настоящее имя. Однажды, когда Троекуров давал большой званый обед, уж не помню, по какому поводу, со всей округи к нему съехались гости – никто не смел не явиться, чтобы не оказать тем самым неуважения хозяину. И вот незадолго до начала торжества, войдя в залу, увидел я вдруг… Спицина. Как потом я узнал, этот мерзавец, словно крот, прорыл ход из землянки, где он сидел взаперти, и сбежал. Приехав к Троекурову, Спицин не решился сразу рассказать о своих приключениях. При виде меня среди гостей Спицин остолбенел и потерял дар речи. Троекуров в этот момент как раз повествовал о славном подвиге своего француза – то есть меня – убившего медведя, доставившего своему хозяину много веселых минут, а соседям его запомнившегося на всю их жизнь.