– Впрочем, что винить ее, – продолжал Дубровский, – разве не сам виноват я во всем? Кому не известно легкомыслие женщин? Кто не знает, что они – источник всех бед и зол? Отец мой советовал мне обратиться за правдой к императрице. Бедный старик мой принадлежал к тому поколению честных провинциальных дворян, которые верили в святость высшей власти. Я же вырос в Петербурге и служил в гвардии. Имея глаза и уши и способность мыслить, мне никогда бы и в голову не пришло искать правду при дворе. Слишком многое, даже против желания своего, я видел и слышал и был способен понимать.
Отцы наши, воспитанные в другое время, имели счастье жить, веря в манифесты. Мы, их дети, уже не в силах заставить себя искренне верить в то, что распутная женщина, вместе со своим любовником убившая мужа, и безо всякого на то права занявшая его место на троне, – матерь отечества. Мы можем пить шампанское, весело гулять с французскими актрисами, маршировать на парадах и даже, наверное, смело идти в бой по приказу своих командиров. Но в бой я и мои товарищи по полку пойдут не потому, что считают себя обязанными исполнить долг перед царем и отечеством, а чтобы не показаться позорным трусом. А если гвардии объявят отправку на юг, то возможно и неповиновение и бунт. Никто из моих прежних товарищей не видит свой долг в том, чтобы сложить голову, потому что очередному любовнику императрицы вздумалось покрыть себя лаврами покорителя оттоманов.
А ведь если бы отец мой был жив и здоров и отправился бы в столицу добиваться справедливости, то он, всю жизнь тянувший армейскую лямку, мог бы пробиться со своей обидой к государыне, только обратясь к Потемкину, который через спальню императрицы пролез в истинные правители государства. Обратил ли бы сей альковный властелин, осыпанный милостями монархини, посреди своих мечтаний о славе внимание на беду престарелого майора?
Не подумайте, Александр, что вину за свои преступления я хочу оправдать развратом и беззакониями высшей власти. Я знаю, что совершил, и готов отвечать за все, что на моей совести, перед Богом и людьми, но не перед самодуром Троекуровым, и не перед теми, кто так устроил, что бездарь и самодур ходит в генерал-аншефах и, помыкая холуйским судом, нагло отнимает у честного дворянина скромное имение его, право на которое имеет он после многих лет безупречной службы на поле боя, где проливал он кровь свою. Похоронив отца и будучи изгнан из родительского дома, решил я прежде отомстить обидчикам, а уж потом думать, как мне жить и что мне делать. Но даже главному врагу своему не успел я воздать должное, ибо не сумел обуздать чувств к дочери этого негодяя. Она же, ничуть не озаботясь этими чувствами, с легкостью забыла, ради привычных условностей, о том, кто готов был положить жизнь свою к ее ногам.