Это наблюдение Дьякова Глафиру Питербарк потрясло. Она воскликнула:
– Быть не может!
– И тем не менее, это так, – неумолимо ответил Дьяков. – Поймите, есть люди обихода, иначе сказать – повседневной жизни, и люди надбытные, люди судьбы.
– И что же, он нигде не бывает? – спросил дородный эрудит Порошков.
– Нигде. Разве что очень редко он выбирается на стадион. Подколзин любит следить за борьбой в самых различных ее проявлениях. Она ему многое раскрыла в природе и общества и личности.
– Дух состязательности как стимул, – задумчиво произнес Порошков.
– Похоже, что он ей знает цену, – горько вздохнул Олег Арфеев. – Где состязательность, там суета. Сколько замыслов она погубила!
Гости Арфеева с ним согласились. От суеты все наши беды. Бесспорно, Подколзину повезло, что он недоступен для этой гидры.
– Нам повезло, – поправил Дьяков. – Поэтому нам и достался «Кнут».
Глафира приблизилась к нему и жарко шепнула:
– Познакомьте.
– Об этом даже не может быть речи, – сказал Дьяков. – Он избегает женщин. Особенно таких разрушительных.
– Ну хоть взглянуть одним глазком…
Помедлив, Дьяков сказал:
– Обдумаю.
Несколько следующих дней дали возможность ему увериться, что в разгоревшийся костер можно не подбрасывать хвороста. Буйное неутихавшее пламя захватывало все большую площадь, распространялось само по себе, не требуя его новых усилий. Было оно дымным и чадным, шел от него зловещий треск, все это вместе вводило людей в некое странное состояние сладкой и томительной одури. Пахло ересью, ворожбой, соблазном. Особенно отличались дамы, вносившие в духовную жизнь мазохический оттенок радения. Одна из них, склонная к стойкой сырости, призналась, что, отдавая рукопись, расплакалась – тяжко вернуть подарок, который уже считаешь своим. Другая – худая, черная, истовая – сказала, что «Кнут» теперь ее Библия.
Когда же некто, малознакомый, настойчиво посоветовал Дьякову как можно скорее прочесть Подколзина, тот убедился, что дело сделано.
Однажды в бронзовый час заката Дьяков направился на Разгуляй. Воздух был словно пьян от предчувствий, от необъяснимых надежд, вспыхивающих в каждом апреле, от ожидания перемен. В старом облупившемся доме, в темной неприбранной комнатушке, Дьяков с трудом разглядел Подколзина. Автор «Кнута» был небрит и нечесан, лицо обиженного коня утратило скорбное выражение, его как будто преобразили скопившийся гнев и готовность к бунту.