— Товарищ командир, победили? — Серега, с улыбкой
до ушей, плюхнулся рядом со мной на живот. Вазген, изо всех сил
сдерживая восторг, примостился с другой стороны.
— Погодите, еще не совсем.
— Но ведь немцы ушли, и больше не
вернуться?!
— Не знаю, подождем.
Для нас еще ничего не окончилось, вернее сказать,
тут все зависело от моего желания. Если отойдем в лес, то гнаться
за нами точно не будут, и все действительно окончится, а вот если
останемся на месте, продолжение последует, я не верил, что немцы
оставят просто так своих мертвых и раненых. И если бы они сейчас же
решительно двинули в нашу сторону, причем всеми силами, я без
лишних размышлений бы ушел с их дороги, позволив подобрать жертвы
боя. Но немецкий офицер медлил, он уже потерял пятерых в
преследовании группы политрука, да тут еще семеро, это было слишком
для его не слишком многочисленного отряда.
Боится, понял я, не хочет связываться, ждет, когда
уйдем. А вот хренушки мы уйдем. Из-за мальчишек мне очень
захотелось оставить поле боя за собой, поставив этим жирную точку.
Именно это и будет означать победу, а победить мне захотелось
очень, чисто по моральным соображениям. Умом я понимал всю
нелепость этой упертости, но почувствовав слабину немцев, отступать
не хотел.
Не пойдут они сюда все, подождут, и отправят еще
человек десять, как в первый раз. И быковать не будут, несколько
очередей, и уйдут окончательно. А если я сейчас принесу их ручник,
и мы встретим их в два пулемета, то все будет еще проще.
А классно бы было обойти сейчас сидящих в лесу
фашиков, и спалить их машины. Всего-то там два водителя, да двое
сверху, вся охрана. Но это бы было уже верхом наглости, а потом,
далеко обегать, речка опять же, мост. И все же я некоторое время
всерьез прикидывал, как практически провернуть такую диверсию, но
потом отказался окончательно, не надо валять дурака, хватит и того,
что отгоню немцев отсюда.
— Сидеть здесь, ждать меня! — Строго приказал я
пацанам, и, перехватив поудобнее пулемет, двинул вперед.
Из семерых оставшихся на склоне трое были холодными
трупами, а из остальных четверых двое сохраняли боеспособность.
Уговаривать их сдаться не входило в мои планы, но один, с
развороченным коленом, сам отбросил карабин в сторону. Второй же и
последний, напротив, перевернулся на живот, готовясь к стрельбе.
Это не могло мне понравиться, дистанция была убойной, меньше
двухсот метров, и я поспешно приземлившись, вогнал сошки ручника в
землю, и, откинув складной приклад, вогнал в непримиримого
оппозиционера несколько коротких очередей, решив эту
проблему.