…Дом – огромный пятистенок. Под одной крышей летняя изба, горница и двор. Раньше пара лошадей с телегой или санями могли во двор въехать и развернуться. «Обкупилась, городская», – говорили местные (хотя в городе цены уже прыгнули вверх и пятьсот рублей стоит табуретка, сварганенная частником). Но, главное, все знают, что в Лычкове отключат электричество. Отключат, как только Кристя-пчеловод уйдет насовсем. А Веруня хоть и видит, что маячит тут и там по полям-перелескам электрик Покосов, но к этому легко: не представляет себе, что ее, городскую приезжую, не возьмут во внимание и отключат от цивилизации.
…Продала дом бабка Маня – маленькая, сухенькая, темный стручок. Говорили, что злая и вредная. И говорили, что родом из богатой семьи и ее отец баловал и наряжал ее. Веруню забавляло, что бабка и другие помнят, кто шестьдесят лет назад была самая нарядная среди девок округи. Еще говорили, что у бабки были муж и сын, но спились и умерли.
Бабка Маня выговорила за собой подклеть, чтоб хранить в ней свой какой-то хлам. А батоги (своими руками выделывала) бабка не занесла в подклеть, а навалила сбоку и в теплые летние дни куча батожья поросла травой. Бабка приходила и смотрела, не нарушила ли городская уговор: не зашла ли под замок в подклеть или не унесла ли батогов. Бабка жалела свой труд по изготовлению батожья и по сторонам насмехалась над городской, которая не понимала, зачем вообще огораживать, если вокруг ни единого раба. Только когда совхозное стадо прорвалось в Лычково и попортило гряды, Веруня озаботилась добыванием жердей и гвоздей.
Бабка, сморщенный темный стручок, стояла на гряде, опираясь на клюшку, и наставляла городскую, как сажать лук или картошку. А Веруне являлся вдруг образ бабки в молодости – в коротком розовом платье тальянкой. Будто привидение порхает над огородом. И в эти миги она ощущала, как бабка, чтоб напитаться, забирает ее энергию и ее время…
…В Лычкове Веруня проникала в заброшенные дома и выносила нужное для быта: чугунок, кочергу, полешки, корзинку. Бабка Кристя, пчеловодка, сочла это за воровство, и по округе так и распространилось. А Веруня не понимала, воровство или не воровство. Она не стала лазить, пока бабка на стреме, а только по выходным, когда бабка уходила в баню – к дочке в Кирильцево: и не таскала ничего, а просто тянуло посмотреть. Вот собирали люди скорлупу от яиц, и так это и лежит в лыковых корзинках – скорлупки в скорлупках – лет, может, двадцать-тридцать. А что сделается? Или пух и перья… Или береста… Однажды нашла деготь (не помнит сейчас Веруня, в какой посудине). Местный охотник ухватился за него сразу, как за ценность. Черный вязкий деготь мог бы лежать вечно в той посудине…