Леший замолчал и тяжело вздохнул.
– В третий раз он был замечен, как считает наш аналитический центр, совсем недавно. При объединении славянских родовых племён воедино. И знаем мы его из наших былин как князя Вещего Олега. И та же история заново, всё по кругу, откуда пришёл Олег и куда ушёл, никто толком не знает, только загадки одни. Но он опять изменил ход истории и объединил свои родовые племена, тем самым спас их от междоусобиц и братоубийства.
Леший замолчал, дав мне тем самым возможность всё это проглотить. И я глотал… Хлебнул еще бодрящих корешков, а уже не так и противно.
– Ну а я с какого боку припёка в этой мрачной истории?
Но что-то внутри меня подло ёкнуло, тут же вспомнился ночной сон и дракон водной стихии.
– А при том, – Кузьмич хлопнул ладонью по дубовому столу, тот загудел. – Ты же сам видел, что твоя кровь в ночь на Купалу сделала! – леший взъерепенился.
– Да погодь ты, Кузьмич, не гони лошадей, – я всё не мог понять, куда он подкову гнёт. – Не хочешь ли ты сказать, что я и есть тот самый Вещий Олег?!
Кузьмич как-то сразу притих.
– Не знаю… – леший замолчал и тяжело вздохнул. – Из тебя воин как из говна пуля. Извини. Сам в толк не возьму… То, что ты не он, вижу сам, не слепой. И также вижу в тебе благословение богов, тёмные всегда чувствуют его. Как так может быть, сам не пойму, хоть убей. Но ты! Кем бы ты ни был, – и он ткнул в меня своим пальцем, – и есть ставленник его.
– Млять… – только и смог вякнуть я, что первое пришло в голову. А леший наконец успокоился. Мы как-то дружно замолчали, думая каждый о своём. Лишь Кукуня чихнул и спрыгнул со стола, оставив нам недоеденный оладушек. Вот же прорва! Не знаю, сколько прошло времени, а мы всё сидели и молчали. Терять мне было нечего, может, дурачок-алхимик чего и прояснит. И я рассказал Кузьмичу о преследовавших меня ночных кошмарах, о сне, который видел сегодня ночью, об острове, откуда он меня вытащил, и о той ночи, когда встретил сероглазую на вековом Гром-Камне. В общем, рассказал всё, что меня беспокоило всю сознательную жизнь. Кузьмич слушал молча, не перебивал, лишь изредка подёргивался щекой. Он то набирал в лёгкие воздуха, то, шумно пыхтя, его выпускал, но выслушал мою исповедь до конца, словно церковный батюшка. Я бы даже психиатру столько не наговорил, а наговорил я на две с половиной клиники. Леший ни разу не вставил поперёк слова, хотя и было видно, что эмоции распирают его, и ему с большим трудом удаётся себя сдерживать. Я закончил рассказывать свои бредовые фантазии. Кузьмич молча поднялся, перешагнул через лавку, встал напротив меня и поклонился, прижав правую руку к сердцу. При этом с его уст слетело лишь одно слово.