– Спасибо тебе – сказала Тамара, перед тем как подняться в автобус.
Автобус запыхтел, покачнулся и увез ее, растаяв в дымке за ехидно мигающим светофором. Вадим еще постоял немного, пытаясь принять этот изменившийся мир. В нем, это новом мире больше не будет такого мягкого, податливого плеча, в которое он любил дышать во второй половине ночи, когда приходит утренний, самый спокойный сон. Но это не страшно, ведь это плечо было там не каждую ночь. Он привыкнет. Она тоже привыкнет, хоть и не сразу, ведь и у нее было такое плечо, в которое можно уткнуться носиком и тихо сопеть. И именно за это, понял он, она меня и благодарила. Наверное, догадался он, ей этого было мало. Ей нужно было каждую ночь сопеть в чье-то плечо, а он ей этого дать не мог. Ну а маячащий на горизонте карантин было всего лишь предлогом.
И все же и исчезнувшая Тамара и исчезнувшая туалетная бумага были лишь прелюдией. Даже власти поначалу высказывались весьма робко, предлагая гражданам ограничить визиты, не здороваться за руку и мыть руки не только перед едой. Было очевидно, что они в растерянности и это было хорошо. Значительно хуже стало тогда, когда кто-то наверху решил, что лучше перебдеть чем недобдеть. Немедленно начались запреты и ограничения. Нельзя было скапливаться более десяти, потом более пяти, трех, двух, потом запретили скапливаться вообще. Его все это не трогало. Он не собирался скапливаться ни в каком количестве. Он давно уже, много лет, предпочитал вообще не скапливаться. Приказ о самоизоляции он встретил в одиночестве.
Потом оказалось, что выйти из дому можно только по пропускам. Это было необычно и неприятно, но выходить из дому и не хотелось. Нет, он вовсе не был домоседом и длительное затворничество его не привлекало. Более того, он любил и умел путешествовать, любил находить и открывать для одного себя новые места. В прежние времена его часто посылали в дальние и не очень дальние командировки, где он всегда умудрялся вырывать свободное время чтобы пошляться по незнакомым улицам или проехать лишнюю сотню километров. Это в равной степени могла быть далекая, бурлящая незнакомой жизнью, экзотическая страна или спокойная, застывшая в прошлом веке провинция в двух часах езды на электричке. Его одинаково радовали как ажурные храмы в далекой Корее, так и немудреные сталинские постройки в глухих районных центрах. Но радовали только один раз, как женщины – непостоянного и неутомимого Дона Жуана. Город, в котором он побывал, улицы, по котором он прошелся, здания, на которые он успел полюбоваться, панорамные виды, которые отпечатались в его памяти, уже не способны были восхитить его вторично. Хуже того, мир начал становиться однообразным и блеклым. Он сужался год от года, скукоживался, становился скучным и пресказуемым. Новые города казались плохими копиями уже виденных, храмы и дворцы были похожи друг на друга как хрущевские пятиэтажки. Оставались, правда, еще неизведанные места, но и они были подозрительно похожи на что-то из уже виденного. Поэтому его больше не тянуло выходить из дома на знакомые до отвращение улицы.