Ни шороха. Ни вздоха.
Ничего.
Раздираемое отсутствием движения полотно вырождалось под скорбное безмолвие удушающей свободы. В сердцевине мрака зародилось едва заметное колыхание тонущих под толщей бездны звуков. Крохотные проблески темной энергии закручивались вихрями – и тут же гасли незамеченными.
Постепенно вспышек становилось больше. Крича и полыхая, бездыханное пространство отторгало смертную оболочку покоя. Снопы торжествующих искр накладывались друг на друга, множились и не успевали затухать. Набирая необъятную протяженность, бесконечные всплески активности обретали плоть: туго скручивались тончайшими нитями и резали закостенелое чрево непреклонным стремлением вперед.
Так появилось слово – от желания запечатанного кладбища жить.
Нити набухали, слов становилось больше. Прежде нерушимая, пустота агонизировала: колебания притягивались друг к другу, извергая целые фразы и накрепко сплетая их в предложения, как звуковые эманации – в ткань повествования.
Вселенная порождала саму себя.
Вслед за предложениями на свет выходили тексты, рассказы и повести. Нити сюжетов, сворачивались клубками, обрисовывая персонажей, заставляя их совершать поступки. Поначалу картонные, герои со временем обретали плоть, кровь и душу.
Достаточно было поверить в них.
Что произошло? Они были такими настоящими. Будто стояли перед глазами.
Нет, это меня дозорные завели под руки в камеру, к Латис и близнецам, к Натахталу, великому волшебнику и Астролябии. Кто она? Вторглась в текст, начала перекраивать саму реальность и даже не спросила. По сравнению с ней, Серетун – мальчишка с побрякушками. Истинная магия – в этой девушке. Загадка, преследующая самого автора.
Нужно вывести героев из тюрьмы и разобраться, кто же эта небывалая красавица, возлюбленная самого Натахтала…
– Эй, Арристис! – позвал пернатый стражник повара. – Гони хавку, сегодня аншлаг.
– Пустеет тюремная казна? – из окошка высунулся массивный клюв упитанного потомка туканов.
– Три человека, три полуорка – и все без гроша, – вздохнул матерый стражник и распушил оперение. Когда-то его дразнили за голубиный хохолок, но Гуль-Буль упражнялся, окреп и навалял обидчикам, чем сразу вызвал уважение друзей.
– У меня ничего нет, – развел руками повар. – Могу сварить пшеницу.
– Ты что? – щелкнул клювом Гуль-Буль. – Сидеть без ужина из-за этих нищебродов я не собираюсь.