«Ого!» – подумал я и смутился.
Стал смотреть дальше и вижу: на сайте опубликовано письмо Зульфикарова под заголовком «Враги Путина – враги Отечества!».
Хотел прочитать, а потом раздумал.
Решил просто записать своё воспоминание о Тимуре.
С тех далёких пор со мной много чего случилось – и с ним, несомненно, тоже.
Время проходит и уносит с собой дела и надежды.
Но щенячье счастье, которое я испытал от встречи с Тимуром, осталось.
7. Вот что пишет Гай Юлий Солин в своём сочинении «О достойном памяти»:
«Что касается счастья, то до сих пор не нашлось человека, которого по праву можно было бы назвать счастливым, ведь и Корнелий Сулла скорее назывался счастливым, чем вправду был им. Оракул указал на одного лишь Аглая как на определённо счастливого человека. Этот Аглай оказался владельцем бедного поместья в скудном уголке Аркадии, где он проживал, никогда не покидая отчих пределов».
Момент, когда персонажи молчат, а яблони цветут, вечен.
Леон Богданов
1. У петербургского художника Андрея Хлобыстина была французская жена по имени Изабель – красивая, импульсивная девушка.
Уж не помню, как я с ней познакомился.
Изабель жила в Страсбурге и, кажется, училась на факультете славистики и одновременно на философии.
Она хорошо владела русским языком.
Страсбург мне понравился своим парком, где стояли гигантские дубы и росла нежная, взлохмаченная травка.
Изабель пригласила меня сделать там выставку – в городской галерее, с которой она сотрудничала.
Вместо выставки я устроил балаган.
Двое моих приятелей – итальянские художники – приехали из Милана в Страсбург, чтобы вместе со мной попаясничать.
Один из художников был альпинистом-любителем.
Другой играл на народном инструменте типа домбры.
Мы вбили в стену галереи альпинистские зацепы, встали на них и привязали друг друга альпинистскими верёвками.
Три фигляра, висящие на стене, – три дергунчика.
Когда галерея заполнилась публикой в день открытия, итальянец с домброй стал наигрывать народные мелодии.
Играл он, кстати, замечательно.
В разнобой мы запели что-то несуразное.
Публика глазела на нас, подвешенных, а мы кудахтали, квакали, квохтали, щебетали, ухали и балаболили.
Ну и дёргались, опутанные верёвками.
А потом вдруг заорали, завопили, заревели, как оглашенные.
Орали мы, кстати, замечательно.
Публика пялилась, посмеивалась.