Человек с «Дикого Запада» действительно прилетал ночью. И вот наступила та ночь. Мы его встретили и привезли домой. Днём он осваивался, знакомясь с интерьерами нашего небольшого частного дома, распаковывал сумки. Среди привезённого, помимо одежды, личных вещей вроде зубной щётки и шлёпанцев, в комнате материализовались несколько упаковок влажных салфеток Kleenex, бинты, чудны́е тогда лейкопластыри под цвет кожи, вата и множество рулонов туалетной бумаги.
– Зачем ты вёз через океан туалетную бумагу? – не удержалась я.
– Нам сказали, у вас ничего нет, даже туалетной бумаги.
– Всё у нас уже есть, – радостно солгала я гостю, а у самой поплыли пред глазами картинки из совсем ещё недавнего прошлого, где местные мужики бодро шагали по центральной улице города, обвешанные гигантскими бусами из рулонов вожделенной «туалетки», добытой в долгих нервных очередях. Многое уже было в свободной продаже, особенно туалетная бумага, и даже памперсы. Бумагой завалили местные кооператоры, импортные памперсы везли грузовиками из Москвы. По дорогам гоняли подержанные иномарки с германских автосвалок – «шротов». Не было только телефонов. Не мобильных, нет. Кто о них тогда знал? Не было обыкновенных домашних. Телефон в частном доме, да и во многих «хрущёвках» и «брежневках» по-прежнему оставался недосягаемой роскошью и привилегией генералитета, профессуры и бывшей партноменклатуры. И за этот вот телефон, точнее, за его отсутствие, мне стало невыносимо стыдно перед человеком из «мира наживы и чистогана». В их «тлетворных» фильмах про начало двадцатого века герой, путешествуя по пыльным дорогам прерий, мог остановиться на обочине и позвонить в любой конец страны с торчащего из-под земли столба с аппаратом. А мы в своём краевом центре Кубани – житнице и «жемчужине России» – проживая в двух кварталах от центра города, тащились несколько остановок до ближайшей телефонной будки с зачастую сломанным автоматом, который тем не менее сжирал дефицитную двухкопеечную монетку. Я понимала, что нашему американскому гостю предстоит проходить то же самое, и стыдилась за космическую державу.
Потом Натан выудил из своего большущего чемодана длинный тонкий пластиковый шприц с причудливыми красными полосками, вручил его мне и заговорщически произнёс: «Отдашь врачам, если мне станет плохо». Мысль о том, что ему может стать плохо, как-то раньше ни разу не посетила меня. Я спешно оглядела его долговязую фигуру, доходяжную сутулость, бледную до голубизны кожу, впалые щёки на вытянутом лице, длинные костлявые пальцы рук в слабых веснушках, и мне стало страшно.